Мария Каллас

В записи "Тоски" под управлением Виктора де Сабата, инициированной все тем же Вальтером Легге и стоящей особняком в ряду других записей, Марии Каллас удался грандиозный симбиоз пения, служащего исключительно выразительности, и выразительности, остающейся чистой воды пением. Она синтезирует самые разные категории — экспрессию без экзальтации, сладость без сентиментальности, мастерство без головного расчета, спонтанность без спешки. Ее Тоска вылита из единого металла и, таким образом, представляет собой нечто большее, чем простую сумму деталей, как и любое значительное художественное достижение. В ее исполнении есть поистине великие детали. Уже в трех призывах к Марио, исполненных волнения и напряжения, нетерпения и страха, образ Тоски проявляется с яркой силой. Дуэт Тоски и Каварадосси напоминает допрос, устроенный подозрениями и обостренным чутьем ревности; он разыгрывается обоими героями на двух языковых, смысловых и эмоциональных уровнях. Она спрашивает — он уклоняется от ответа; она напирает - он умиротворяет; она медлит - он готов примириться; она оскорблена — он льстит; она кокетничает -он внимателен к ней; она льстит — он заигрывает; она манит и она же бранит. Конкретный пример: Каллас стоит перед изображением белокурой мадонны и вдруг вскрикивает, внезапно осознав ее сходство с синьорой Аттаванти. "Плача" (так в ремарке), она спрашивает, любит ли он ту, — но Каллас не рыдает. Она угрожает Каварадосси, заново разглядывает картину, смотрит в глаза мнимой сопернице. В ответ на это художник "с большим выражением" и "великодушно" запевает кантилену, "нежно" улещивает ее, а Тоска, "тронутая, склонив голову на плечо Каварадосси" (ремарка), поет "нежно, но прочувствованно и выразительно": "О come la sai bene l'arte di farti amare" ("О, как ты искусен в лести"). С точки зрения текста эта фраза, как и весь диалог двусмысленна. Текст говорит: "Ты льстец и лицемер", а музыка' "Я хочу тебе верить". Каллас произносит текст и сопровождает его звучанием, не опровергающим, а дополняющим его смысл Шницлер говорил, что в любви любая ложь мгновенно распознается и все-таки принимается на веру. Каллас поет это. В звучании ее голоса прямо-таки физически чувствуется любовный дурман Тоски, и оно внезапно становится таким дурманяще-прекрасным, как и не снилось Тебальди, Миланов, Прайс или Кабалье.

Второй пример: Тоска, все еще ревнуя, возвращается в церковь и натыкается на Скарпья. Трудно найти слова, чтобы описать игру Тито Гобби. Он единственный из всех партнеров Каллас был в любом отношении конгениален ей - не столько как певец, сколько как актер. Диалог Тоски и Каварадосси повторяется навыворот: теперь допрос ведет начальник полиции, демагог и преступник. Скарпья превращает ее ревность в орудие. "Плача" (ремарка), Тоска покидает церковь и "с большим выражением" поет: "Бог мне простит, ибо видит, как я страдаю". Над последней фразой значится: "Тонет в слезах".

Плачет ли Тоска в этом месте? Или она должна петь так, как будто плачет? Другими словами: что мы хотим и должны увидеть на сцене — тривиальные натуралистические рыдания или вокальный прием, от которого у нас самих наворачиваются на глаза слезы? В обычном, заурядном, рутинном спектакле или записи лишенная фантазии среднестатистическая дива наверняка разрыдается, как базарная торговка. Или как Рената Тебальди. Каллас не рыдает. Но то, как она поет "io piango" ("я плачу"), как наполняет ноту — ноту! - слезами, заставляет слушателя почувствовать боль героини.

Она остается героиней и в тот момент, когда большинство исполнительниц Тоски превращаются в певиц, - в арии ''Vissi d'arte". В последних фразах мелодико-эмоциональная кривая нарастает "сильным крещендо" и оканчивается на си бемоль. Цезура. Затем новое вступление на ля бемоль, соль, падение октаву вниз и заключительная строфа. Монтсеррат Кабалье выпускает цезуру ради вокального и звукового эффекта – выпускает логику текста и музыки. Каллас сохраняет цезуру, спускает-октаву - и поет всхлип, почти неслышный, поет его как спонтанное изъявление чувства, а не как театральный жест, опыт и чутье автора показывают, что лишь одна-единственная певица была способна подобным образом объединить мастерство и эмоцию - Лотта Леман.

Вапьтер Легге рассказывал, сколько времени ушло на то, чтобы совладать с последней фразой второго акта, отточить ее и повести до совершенства. Тоска берет у убитого Скарпья письмо, якобы призванное спасти Каварадосси, но не уходит сразу, медлит у трупа, берет со стола свечи и ставит их рядом с ним. И говорит-поет-вздыхает: "А ведь когда-то перед ним дрожал весь Рим!"- Фраза состоит из одиннадцати нот — шестнадцатых и восьмых долей. Она находится в тональности до диез мажор, то есть ее нужно говорить. Она странным образом патетична, достоверна и недостоверна одновременно, потому что актриса в конкретной, жизненной, экзистенциальной ситуации должна не впадать в пафос, не играть страдание, а жить. Каллас делает и то, и другое: и играет сцену, и живет в ней. Но, Боже мой, кто заметит разницу!