Мария Склодовская-Кюри

Марию по-прежнему коробит шумиха в прессе, она старается избегать экзальтированных поклонников. Мудрая мадам Кюри называет это фетишизмом и трезво оценивает природу восторга, в атмосфере которого с некоторых пор частенько пребывает. Вот ее письмо Ирен и Еве из Берлина, написанное с вполне уловимой насмешкой над происходящим:

«Я нахожусь вдали от вас обеих и являюсь предметом многих манифестаций, которых я не люблю и не могу оценить, потому что они меня утомляют, — от этого я сегодня с утра чувствую себя немного грустно. Когда я сошла с поезда в Берлине, с того же поезда сошел боксер Демпси, и собравшаяся толпа с приветственными криками бежала вслед по платформе.

А, в сущности, есть ли разница между шумными приветствиями в адрес Демпси и мой собственный? Мне думается, что такой способ нельзя одобрить, кто бы ни был предметом манифестации. Впрочем, я не представляю себе ясно, как это должно происходить и в какой степени допустимо смешивать человека с той идеей, какую он несет в себе… Когда они мне говорят о моих “блестящих работах”, мне кажется, что я умерла, что я вижу себя в гробу. Также мне думается, что те услуги, какие я еще могла бы оказать, их не интересуют, что, если бы я исчезла, им было бы легче расхваливать меня».

Семья Кюри занимает квартиру в здании XVII века на острове Святого Людовика (это самый центр Парижа, и назван остров в честь Людовика IX), на набережной Бетюн. Здесь Мария прожила двадцать два года, но ее жилище по-прежнему мало соответствует вкусам и укладу жизни ее хозяйки. Квартира большая, с длинными коридорами и внутренними лестницами, практически пустыми огромными комнатами и высокими, без штор, окнами. Ставни на окнах никогда не закрываются, Мария любит солнечный свет и вид из окна — Сена, набережная, случайные прохожие и торговцы на книжных развалах, буксирные пароходики, а справа — ледорез.

В огромной гостиной — мебель красного дерева, полученная в наследство от доктора Кюри, здесь могло бы разместиться человек пятьдесят, но когда у Марии собираются самые близкие друзья, их редко бывает больше пяти или шести. Единственное, на чем останавливается взгляд, — бесчисленные подарки от поклонников, коробочки с медалями и стопки дипломов, полученных за последние годы. Акварели, вазы, статуэтки, безделушки…

Мария, впрочем, практически не замечает всех этих атрибутов славы — большую часть жизни она провела в бедности и безвестности, приучившись не обращать внимания на бытовые приметы ее трудного существования. Поэтому и в этом смахивающем на замок жилище она, словно случайно появившаяся здесь бесшумная серая птица, каждый раз торопится в свой кабинет. Тут высокие застекленные книжные шкафы с научной литературой, портрет мужа на всю стену, тут царствует деловая атмосфера, тут ее подлинная внутренняя жизнь — рукописи, стенограммы, письма, программы научных заседаний и конгрессов. Правда, хозяйка кабинета использует эти программы для записей, которые постоянно ведет во время заседаний.

Сюда, естественно, ежедневно и по нескольку раз в день доносятся звуки рояля — это музицирует Ева. Она часами разучивает гаммы, занимается арпеджио. Но Мария, попадая в свою крепость, ничего не слышит — ни бравурных маршей, которые исполняет Ева, ни бесконечных телефонных звонков журналистов и просителей, ни настойчивый призыв колокольчика на входной двери. Не замечает она и появления в кабинете любимого черного кота.

Погрузившись в работу, она действительно ничего не слышит и не видит, даже появившуюся на пороге Еву, которая окликает ее. И так каждый вечер, до глубокой ночи, а то и до утра. Правда, когда в 1927 году у Ирен и Фредерика появляется дочка, Мария старается выкроить пару часов, чтобы побыть с ней. А утром она отправляется в свой институт, где ее ждут ассистенты, ученики, посетители с самыми разными вопросами, в надежде получить ответ от мадам Кюри или отзыв на прочитанные ночью сообщения или статьи. И они обязательно получают их — Мария не просто знает сослуживцев по имени, она отслеживает каждую формулу, каждую строчку, которые рождаются в их головах.