Марина

Опять мы разминулись с Левушкой. Это какой–то закон подлости — постоянно слышать о нем и не видеть ни разу, с тех самых давних–предавних пор.

— Мне очень жаль, — сказала я, собираясь уйти.

— Зато мне не жаль, что ты пришла, — вдруг грубо сказал Василий Михайлович, — я давно собирался сказать тебе.

— Что? Что? — испуганно отозвалась я, как будто могла предположить, о чем пойдет речь.

— Зачем ты писала мне письма? Ты поэтому сегодня здесь, а не там, с ним?

— Какие письма? С кем я должна была быть сегодня?

— Но ведь Анюта с Лагутиным пошли покупать вам… с этим… свадебный подарок.

— Никакой свадьбы не будет, да Стасик и вообще на репетиции… Его взяли в спектакль четвертого курса. К Самому…

— А… ну да, — ответил он, как будто бы что–то понял.

— Но какие письма? — спросила я.

— Ты не писала мне писем? — Он казался не только удивленным, но и напуганным.

И я вдруг поняла, о каких письмах идет речь.

— Меня просили писать эти письма. А кто — я не скажу, — ответила я.

— Мне неинтересно, кто просил тебя, но писала их ты. Ведь я угадал, что ты? Ведь ты?

Он смотрел так странно и заискивающе, так странно, нехорошо, что я не могла придумать более тонкого ответа. Я была груба.

— Я не имела в виду вас, когда писала.

— И ты никого не имела в виду? Ты могла писать без адреса? Ведь я угадал тебя. Как ты могла?! Ты же знала, что я не мальчишка, что это… низко…

— Я писала не вам, — повторила я.

— Не могла же ты не видеть… Не могла же ты не понимать… Ведь я… И сейчас… Зачем ты пришла сейчас?..

Он смотрел на меня так странно, таким выглядел серьезным и вместе слабым, что совсем не походил на того Василия Михайловича, вечно веселого, холодновато–добродушного, которому на все плевать.

— Я не вам писала! — в отчаянии, что ничем не могу ему помочь, закричала я. — Не вам, не вам!

— А кому? — вдруг быстро и трезво спросил он. — Должна же ты была кого–то иметь в виду?

— Да, да! Имела в виду! Одного человека на свете я могла любить так!

— Кого? Скажи, кого? И я докажу тебе, что это такое же дерьмо, как твой сопляк… Неужели ты не видишь, что плывешь по волнам, что связываешься с первым встречным, кто захочет…

Он был отвратителен мне.

— А чего хотите вы? — хрипло спросила я.

— Я? Я люблю тебя. Мне всего сорок. Я хочу помогать тебе, я привык думать о других, этим я и живу. Я знаю законы любви, которые ты все время нарушаешь.

— Какие это законы?

— По–мо–гать, понимаешь? Мужское дело помогать. А женское — принимать помощь. Ты ждешь помощи, ты в ней нуждаешься, но никогда не попросишь ее сама, я знаю. Даже не намекнешь. И твои сопляки думают, что ты сильная. А раз сильная — чего ж тебя щадить! Они не понимают, какое счастье — любить. Что это мужество. А то, что ты сама готова помогать им… За это не любят. Ну что из того, что ты на глазах у всех перекачиваешь свой талант в него? Почему ты сегодня здесь? Почему он на тебе не женится? Зачем ты мне врешь?! Человек, который дает обокрасть себя, вызывает злобу у вора. И ничего больше. Ты помогаешь им быть свиньями.

Он говорил все спокойнее, мучительная гримаса сошла с его лица, и я больше не чувствовала к нему той острой неприязни, которая была вначале. Я верила ему. Я была благодарна. Но я не посмела оглядеться вокруг взглядом хозяйки, хоть на секунду вообразить себя с ним, нет. Все, что он говорил, как бы не имело отношения ко мне. И вообще он был прав во всем, кроме одного: Стасик не был первым встречным. Я любила его, и это уже не зависело от меня.

— Ты уходишь? — вдруг опомнился Василий Михайлович.

— Да, я ухожу…

— Что же ты скажешь мне?..

— Мне жаль, жаль вас, а еще больше себя. Но теперь поздно. И я знаю законы любви. А любят ли меня — это ведь не так важно.

— Он тебя не любит.

— Я знаю.

— Знаешь?

— Да, знаю. И не вам говорить мне об этом. Вы же должны знать, что мне это больно… А мой талант… Вдруг его и не было?

— Был, — твердо сказал он, и поправился: — Есть. Прости, я чуть было не присоединился к тем, кто говорит, что его не было… А так говорят, ты должна это знать. Но я не верю.

— Ну и спасибо.

Я шла спокойная и трезвая, еще не понимая, что случилось. Я брела к дому, и какие–то смазанные, половинчатые чувства путались во мне. А на улице был туман.

На лестнице меня ждал Витька Лагутин.

— Ты что тут? — я даже не удивилась.

— Да вот, в живых я остался один… Нас было много, но постепенно кто разбежался, кого я сам разогнал. Тебя можно поздравить? Где Стасик?

— Почему ты сегодня не на репетиции у Самого?

— Сегодня не наш кусок, мы не нужны…

— И Стасик?

Он ничего не ответил, но смотрел на меня испуганно. Все в тот день смотрели на меня испуганно.

— Почему ты молчишь, Витька?

— А, репа, ты продешевила… Не верю я, что из твоего Стасика что–то будет. Ни человека, ни актера. Какой–то он… шестерка.

Теперь молчала я. Молчала, предавая своим молчанием Стасика. Я понимала, что это дурно, но ведь он предал первым… Опять счеты! Неужели нельзя без них? Да что же это такое начинается?!! Не хочу! Не хочу! Кажется, я даже вслух сказала эти слова.