Марина

— Он объяснил, зачем мне звонил Сережка.

— Ах, все–таки звонил?

— Ну, звонил… Он был такой убитый, что я не могла повесить трубку. Он хотел встретиться.

— Но мне ты не сказала, что он звонил…

— Ты бы не так понял.

— Конечно. Где уж нам уж…

— Стасик, перестань, — устало сказала она, подумала довольно долго, а потом преподнесла какую–то путаную историю про бланки, наряды или что–то в этом роде.

— И получается, что виноват кто–то из двоих — Сергей или Кузьмин. Формально вроде бы Кузьмин, но…

По ее тону я понял, что Кузьмин в ее глазах выше подозрений. Но и Сергея ей обвинять не хотелось.

— Ну не может быть, чтобы Сережка! — в отчаянье крикнула она.

— Что ты так переживаешь, уж будто для тебя важно, что он лишний раз подлец…

— Если мы с тобой когда–нибудь разойдемся и я узнаю такую вещь про тебя, я тоже буду страдать. В тысячу раз больше. Потому что, кроме того, что я тебя люблю, ты еще и свой.

Разойдемся! Скажет тоже! Да за то время, пока я мучился из–за этого дурацкого звонка, я вдруг понял, что никому ее не отдам.

Ну а почему ты все–таки не сказала мне, что он звонил?

— Я же объяснила…

— Мало. — Значит, ты плохо слушал. И вообще забываешь, что я до сих жила, а не спала летаргическим сном. Даже ради тебя не могу сбросить со счета предыдущую жизнь и старых… друзей.

Этими словами она будто ударила меня. Хорошенькое дело — выходит замуж за меня, а думает про каких–то друзей, которые, если уж на то пошло, должны быть для нее пройденным этапом. Друзья! Технари, которые всю жизнь будут толочься в узком мирке своего производства, в то время как мы с ней…

— Хочешь есть? — она спросила мягко и примирительно, наверное поняла, что обидела меня.

— Нет, я был в шашлычной.

Она расстроилась. Не любит, когда я обедаю не дома.

— Нечего тебе целыми днями торчать на кухне и готовить.

— Но мне это нравится.

— А по–моему, ты скупая..

— Я скупая?!

Я шутил, а она чуть не плакала.

— У меня еще не было случая быть скупой, — совершенно серьезно сказала она, — я никогда не была богатой.

Удивительная у нее способность не понимать шуток, обижаться и делаться совершенно чужой. Такой чужой, что и не подойдешь. Я решил рассказать ей что–нибудь смешное, авось перестанет дуться.

— Сегодня на репетиции у Самого была такая хохма… Никифоров должен ударить Сидорова. Сидоров падает…. Он всегда падал в одно место, а сегодня упал в другое, потому что вчера, на репетиции второго состава, Сам изменил мизансцену…. А Никифоров не знает. И вот, не обращая внимания на упавшего Иванова, он подходит к тому месту, куда Иванов падал раньше, и начинает поднимать с пустого места несуществующий предмет… А Иванов валяется…

Она расхохоталась. Потом, подумав, сказала:

— Да, мне говорили, что Самому важнее всего результат и он плохо учит своих студентов элементарным вещам…

Ну, ясно. Она говорит это в воспитательных целях. Как это раздражает меня! Да и вообще — шито белыми нитками.

— Сам — гениальный режиссер. Он еще переплюнет Товстоногова, а тебе нравится въедливость нашего Мастера, потому что он бескрыл. Да весь четвертый курс говорит, что наш Мастер старый маразматик.

Я еще не договорил, но уже понял, что мы поссоримся. Но ведь я был прав. Я! И я должен был объяснить ей это, чтобы она тоже поняла.

— Неужели ты не видишь, что он не ушел дальше Островского? Вот посмотришь, он так и будет пичкать нас Островским. Купцами и сватьями. И всей этой мертвечиной.

— Стасик, ты дурак… — спокойно сказала она и перестала сердиться.

— Почему это дурак? Почему это чуть что — и я дурак? Другие обо мне другого мнения. Я не дурак…

— Если не дурак, то предатель.

Вечно она сводит все к предательству. Почему это, если я учусь у Мастера, я должен на него молиться? Все знают, что Сам большой режиссер, а Мастер вышел в тираж. Потому он и пристает к нам со всякими мелочами, что ему не хватает глобального мышления. А Маринка сердится на Самого потому, что он не ее взял к себе в спектакль, а меня. Как только меня кто–то отличит, так она сразу начинает коситься на этого человека. Это элементарная зависть. Она вообще завидует мне, обычная бабская зависть, больше ничего. И потом, она же чувствует, что сама–то занимается все хуже. Ермакова говорила, что и Мастер ею недоволен, хоть ему, вообще–то, немного и надо, лишь бы чистенько и гладенько. Но я, конечно, ей этого не сказал. Тут опять как сумасшедший зазвонил телефон. Она ринулась было на звонок, но хватит, голубушка. Уж лучше я сам подойду и хотя бы узнаю, кто звонит. И я сам пошел к телефону. Звонила Алина. Я так обрадовался, что даже забыл спросить, откуда у нее мой телефон. Ведь я ей его не давал.

— Ты можешь на репетицию завтра? А то Сам хотел прийти посмотреть мой отрывок…

Я собирался сказать, что не могу, но не сказал. Почему? Не знаю.

— Сам очень интересовался тобой, этим не стоит пренебрегать. Он помаленьку избавляется от своего старья в театре и хочет набрать молодых ребят…

Как я все–таки благодарен Алине! И вечно она меня поднимет, окрылит, обнадежит. По сравнению с Маринкой…