Марина

Тропа шла мимо старинного заброшенного дома, в котором теперь рос кустарник. Оттуда к золотистому галечному пляжу спускалась сверкавшая на солнце лестница, высеченная в скале. Увидев нас, в небо взметнулась стая чаек, и переместилась на вершину скалы, напоминавшей контурами замок в королевстве моря и света. Вода была такая прозрачная, что можно было разглядеть каждую мелочь на дне.

Вершина скалы выдавалась в центре, словно нос спущенного на воду корабля. Воздух был напоен запахом моря, и вдоль берега дул соленый бриз. Марина рассеянно смотрела на горизонт, подернутый серебряной дымкой.

— Это мое самое любимое место в мире, — сказала она.

Марина решительно настроилась показать мне все закутки скал.

Я сразу сообразил, что для меня такая прогулка может кончиться проломленным черепом или незапланированным купанием.

— Я не горный козел, — возразил я, стараясь доводами здравого смысла убедить ее отказаться от скалолазания без страховок.

Марина, пропустив мои увещевания мимо ушей, стала взбираться по гладким склонам над морем, залезая в расщелины, где прилив вдыхал и выдыхал, словно каменный кит. Я с риском для самолюбия следовал за ней, ожидая, что коварная судьба может в любой момент познакомить меня со всеми статьями закона всемирного тяготения.

И мой прогноз оказался верен. Марина перепрыгнула через небольшую расщелину, чтобы изучить грот в скале. Она сказала, что если это удалось ей, то я просто обязан попробовать.

В следующий момент мои ноги уже омывали средиземноморские волны. Я задрожал от холода и стыда. Марина с тревогой глядела на меня со скалы.

— Я в порядке, — жалобно протянул я. — Не ушибся.

— Холодно?

— Да что ты. Жара.

Марина улыбнулась и на моих изумленных глазах сняла белое платье и нырнула в воды лагуны. Через пару секунд она, улыбаясь, уже стояла рядом со мной. Купание в такое время года было полнейшим безрассудством. Но я решил не отставать от Марины. Мы рассекали волны энергичными движениями, а потом на холодных негнущихся ногах вышли греться на солнце. В висках стучала кровь, и я не мог с уверенностью сказать, что было тому причиной — холодная вода или мокрое нижнее белье Марины, которое было в пределах моей видимости.

Она заметила мой взгляд и пошла искать платье, которое лежало на склоне скалы. Я смотрел, как она лавировала между камнями и как каждый мускул ее тела напрягался под влажной кожей при движении. Я облизнул соленые губы и вдруг почувствовал, что дико проголодался.

Остаток дня мы провели в этом скрытом от всего мира уголке, поглощая бутерброды из корзины. Марина рассказала историю заброшенного особняка посреди соснового бора. Дом принадлежал голландской писательнице, которая из-за неведомой болезни постепенно теряла зрение. Понимая, что ее ожидает, она решила построить убежище в скалах и провести там свои последние светлые дни, сидя на пляже и любуясь морем.

— Писательница проводила время в компании немецкого пастора Саши и своих любимых книг, — рассказывала Марина. — Окончательно потеряв зрение, она сознавала, что никогда больше не увидит рассвет над морем, и попросила рыбаков, которые бросали якорь под скалой, позаботиться о Саше. Через несколько дней она на рассвете взяла лодку и заплыла далеко в море. Больше ее не видели.

Почему-то мне казалось, что история голландской писательницы была плодом воображения Марины, и я так ей и сказал.

— Иногда в воображении существует более реальный мир, Оскар, — сказала она. — Мы помним только то, чего никогда не было.

Герман спал, прикрыв лицо широкополой шляпой. Кафка лежал у него в ногах. Марина грустно смотрела на отца. Чтобы не тревожить сон Германа, я взял Марину за руку и повел на другой конец пляжа. Там мы сели на камни, отполированные волнами, и я рассказал ей обо всем, что узнал за прошедшею неделю.

Я не упустил ни одной детали, начиная с появления дамы в черном на вокзале и заканчивая историей Михаила Кольвеника и «Вело Гранелл», которую мне поведал Бенжамин Сентис, и не забыл рассказать о странном существе, которое я видел в грозу у дома Марины. Она молча слушала, отсутствующим взглядом созерцая маленькие водовороты, которые волны оставляли у ее ног.

Так мы сидели и молчали довольно долго, глядя на отдаленный силуэт скита Сант-Эльм.

— Что сказал врач из Ла-Пас? — наконец спросил я.

Марина подняла взгляд. Солнце уже садилось, и в его янтарных отблесках я увидел слезы в глазах моей подруги.

— Что осталось мало времени…

Я обернулся и увидел, как Герман машет нам рукой. У меня сжалось сердце, а горло сдавило, словно удавкой.

— Он не знает, — сказала Марина.

— Так лучше.

Я взглянул на Марину и заметил, как она быстрым, легким движением вытерла слезы. Не знаю, что на меня нашло, но я вдруг набрался смелости и нагнулся к ее лицу, чтобы поцеловать ее. Марина положила пальцы на мои губы и погладила меня по щеке, медленно отстраняясь. Потом она встала и зашагала прочь.

Я вздохнул.

Я встал и направился к Герману, который что-то рисовал в небольшом альбоме. Я вспомнил, что он уже много лет не держал в руках ни карандаша, ни кисти.

Герман поднял взгляд и улыбнулся мне.