Марина из Алого Рога

— Неоцненное качество, отвчала ему его собесдница, — которое присуще всмъ первобытнымъ, и котораго они тотчасъ же лишаются, какъ только начнете вы ихъ полировать…

— Это парадоксъ, Дина!

— Парадоксъ? пожала она плечами. — Или ты до сихъ поръ еще не замтилъ, что какъ только принимаемся мы наше сырье обдлывать, такъ оно и становится никуда негоднымъ?… Разв ты не видишь, что, кром простаго мужика, все остальное у насъ ложь и призракъ!… Онъ — грубый, противный намъ своею грубостью, но положительный фактъ; его, какъ ты говоришь, нельзя отрицать. Мы же — фантазія на чужую тему, сочиненная, пожалуй, хоть и такимъ Паганини, какъ Петръ Великій, но которую завтра можно вымарать всю какъ есть, а русскій народъ и не догадается объ этомъ…

Завалевскій, въ свою очередь, поднялъ на нее глаза и улыбнулся невыразимо-печально.

— Радикальнйшій изъ радикальныхъ нашихъ журналовъ, сказалъ онъ, — не выразился бы ршительне тебя, принадлежащей въ сливкамъ петербургскаго общества!… За что же нападаютъ у насъ на этихъ несчастныхъ… нигилистовъ, — терпть я не могу этого глупаго слова! — которые въ оправданіе себя могутъ по крайней мр сказать, что у нихъ сапоговъ нтъ!…

Дина вдругъ засмялась, засмялась глухимъ, отрывчатымъ злымъ смхомъ.

— А! ты только теперь догадался, что настоящіе на Руси нигилисты, — les naifs, les vrais! — это мы, сливки, наше общество, нашъ петербургскій мондъ, notre 'el'egante soci'et'e, съ какимъ-то желчнымъ наслажденіемъ нанизывала она синонимы одинъ за другимъ. Nihil, rien, ничего, — это мы, прежде всхъ другихъ мы!… Я счастіемъ всей моей жизни заплатила за то, что двадцать лтъ тому назадъ не знала этой науки такъ же твердо, какъ теперь!…

Голосъ у нея оборвался. Завалевскій понялъ, что она страдала; онъ невольно опустилъ голову…

Да, она дйствительно страдала въ эту минуту: ея неудавшаяся жизнь какъ-то разомъ, яркими бликами выступила предъ нею изъ тьмы прошлаго… ей хотлось и терзать себя, и оправдаться, и винить другихъ…

— Мн помнится, говорила она, — наша бревенчатая изба, тамъ… на границахъ Китая… затопленная печь, у которой вчно грлся больной отецъ мой… и ихъ бесды, ихъ признанія… Мн было двнадцать лтъ. Однажды въ разговор — какъ теперь слышу выраженіе его голоса, вздохъ его при этомъ, — одинъ изъ нихъ припомнилъ слова Пушкина: "не дай намъ Богъ увидть русскій бунтъ, безсмысленный и безпощадный". Отецъ мой, не отрывая глазъ отъ пылающихъ дровъ, сказалъ на это: "да, въ Россіи все съ верху и этимъ верхомъ!…" Ярано, какъ ты, начала думать… Я всегда жадно слушала, соображала… Эти слова глубоко запали мн въ душу; я поняла, — ихъ путь былъ не вренъ: того, что такъ горячо жаждали они для родины, тмъ путемъ никогда не достигнутъ!… И помню я, какъ, двнадцатилтняя двочка, сиживала я одна по цлымъ часамъ, глядя въ окно на этотъ занесенный снгомъ сибирскій городокъ, и неотступно думала: какъ бы мн повыше, поближе въ этому верху дойти, и что бы я говорила, какъ бы дйствовала, еслибы дошла, была тамъ, гд бы слова мои могли быть услышаны… Силъ и вры въ себя чувствовала я безъ конца; въ голов сидли у меня вс эти историческія женщины, ршавшія судьбы народовъ… Я чувствовала себя героиней, une Jeanne d'Arс, горько улыбнулась Дина, — я, двчонка, однимъ моимъ женскимъ вліяніемъ думала сдлать для Россіи то, чего они не умли сдлать… Этой завтной мысли, не повидавшей меня ни на минуту съ тхъ годовъ, я пожертвовала тобою, Владиміръ… ты это знаешь? — рзко заключила она.

Что было правды въ ея словахъ? Пужбольскій, Марина, еслибы слышали ихъ, не колеблясь назвали бы ихъ обманомъ… Завалевскій лучше зналъ ее, — онъ не сомнвался въ ея искренности; онъ зналъ, что не лгала она… Но сколько въ этихъ ея молодыхъ, великодушныхъ замыслахъ было, невдомо для нея самой, рановременной черствости и личнаго властолюбія!

Графъ еще ниже опустилъ голову…

А она, полузакрывъ глаза, свсивъ голову на руку, роняла слова одно за другимъ:

— Моимъ замужствомъ открывался мн доступъ au coeur de la place… Я твердою ногой заняла мсто въ самомъ центр нашего хигъ-лифа, иронически коверкая на французскій ладъ англійское high life, промолвила она. — Наступала наконецъ для меня желанная минута: я могла начать дйствовать… Я прямо начала съ моего beau-p`ere'а; онъ стоялъ такъ высоко, такъ близко… Помню какъ сейчасъ, это было у него, посл семейнаго обда, въ самомъ тсномъ кругу, рчь зашла о предстоящей тогда войн. Я сказала, что `a chances 'egales, у враговъ нашихъ будетъ всегда одно преимущество надъ нами: это ихъ образованіе и свободное общественное мнніе… Надо было видть ужасъ, съ какимъ онъ взглянулъ на меня совершенно круглыми глазами, какъ расплеснулъ чашку кофе, которую держалъ въ рукахъ, и, замахавъ облитыми пальцами, вышелъ изъ комнаты, торопливо отирая ихъ носовымъ платкомъ… Это былъ мой дебютъ!…

Княгиня разсмялась опять своимъ отрывчатымъ, недобрымъ смхомъ.