Марина из Алого Рога

— Чмъ кончилась моя политическая карьера, говорить теб нечего, — продолжала она ронять слова насмшливо, печально и несвязно:- пятнадцать лтъ я агитировала… все ту же мысль мою преслдовала… И какіе случаи представлялись! Новое царствованіе… Un souverain g'en'ereux, lib'eral, преобразованіе всего государства! Я все мечтала, ждала каждый день: вотъ, вотъ проснутся они, поймутъ, начнутъ работать!… Въ итог вышло вотъ что: друзей у меня нтъ, les gens en place удостоиваютъ меня чести называть меня une cyr`ene politique des plus dangereuses, — а мн еще ни одной здравой мысли во всю мою жизнь не удалось провести своимъ вліяніемъ… и, что забавне всего, величайшіе мои ненавистники- это они, т, о которыхъ я радла, mon parti, пользамъ которыхъ я думала служить этою безсмысленною моею агитаціею въ продолженіе пятнадцати лтъ…

— Ты слишкомъ умна была всегда, Дина! невесело улыбнулся графъ.

Она кинула на него взглядомъ изъ-подъ опущенныхъ рсницъ.

— Да, ума у насъ никогда не любили: онъ инстинктивно противенъ намъ и грозенъ… Но вдь за то ужь… Кто это, не помнишь, Chamfort или Voltaire сказалъ, que "les gens d'esprit font des sottises parce qu'ils ne supposent jamais le monde aussi b^ete qu'il est"?… Вдь мы… У насъ даже инстинкта нтъ!… Какъ тяжело стран, гд нтъ руководящаго высшаго сословія, образованнаго и независимаго, это уже всякій теперь видитъ… А мы, понимали-ли мы когда-нибудь серьезно наши прямыя задачи, да хоть просто интересы наши?… Мы все изъ рукъ выпустили и умемъ только безполезно браниться по уголкамъ нашихъ гостиныхъ… Да чего лучше — вотъ теб самый свжій примръ: ты слышалъ вчера моего остроумнаго супруга, l''echo de nos salons! съ невыразимымъ презрніемъ проговорила княгиня… Они, эти Несторы и Одиссеи консерватизма, эти образцовыя маменьки du grand monde, они того даже въ толкъ себ взять не могли, что никогда еще, съ начала царствованія, не издавалось у насъ такой разумной и консервативной мры, какъ эта реформа образованія, что противъ этого d'ebordement du mat'erialisme, о чемъ пищатъ они съ утра до вечера, — одинъ оплотъ, одно спасеніе для ихъ дтей, — это здоровое, человческое воспитаніе!… Что я крови себ испортила, разсуждая съ ними!… Все равно, что воду толкла… Вс они хоромъ, faisant le tierce `a tous ces sales feuilletons radicaux, кричали au despotisme — и какъ по нотамъ разыгрывали игру отъявленнйшихъ враговъ своихъ.

— Они въ райскомъ, до грхопаденія, состояніи обртаются, замтилъ на это со смхомъ графъ, — добра отъ зла отличать не умютъ. Блаженные!

— Ни врованій у насъ, ни преданій, ни идеаловъ! какимъ-то надтреснутымъ голосомъ заговорила опять Дина, — ничего не осталось: все позабыто, порвано… Безсмысленное шатаніе за границей, безполезное прозябаніе у себя дома, жизнь au jour le jour, тотъ же грубый прозаизмъ жизни, что у вчера разжившагося жида, des vanit'es d'antichambre — хорошъ примръ, какой подаемъ мы собою русскому обществу!… У насъ даже, въ нашемъ всестороннемъ банкротств, праддовскихъ портретовъ не остается… да и половина изъ насъ не знаетъ, кто и что былъ его праддъ… Мы не русскіе, христіане — `a peine… и мене всего аристократы!… Мы блаженные, ты правду сказалъ: мы не умемъ отличить добра отъ зла, пользы отъ вреда, враговъ отъ друзей. Кого мы умли привлечь въ себ, пригрть, обратить, кого не оттолкнули!… какой русскій художникъ, честный писатель могъ когда-нибудь разсчитывать на нашу поддержку, сочувствіе? Да и знаемъ-ли мы ихъ, знаемъ-ли, кто нашъ и кто не нашъ, говоря par abstraction, потому что сами мы прежде всего не знаемъ, кто мы такіе? Тамъ въ печати, да въ какихъ-то невдомыхъ намъ уголкахъ Россіи идетъ тяжелая, часто непосильная можетъ-быть борьба за Бога, за семью, за родину, за все то, что называемъ мы notre acte de foi, а мы зачитываемся Monsieur, madame et b'eb'e, да слушаемъ звая Патти — и ни о какой борьб, ни о какой русской мысли знать не хотимъ!… Такъ молчите же, по крайней мр,- неожиданно зазвенлъ голосъ княгини, — не жалуйтесь, не пищите, не корчите изъ себя нелпаго Saint-Germain russe, не воображайте, что вы un parti; et que voue faites de l'exclusivisme éclair'e, когда вы соберете у себя въ салонъ трехъ курляндскихъ бароновъ, двухъ непроходимо-глупыхъ генераловъ et Pita Koubeneki, достойнаго друга князя Солнцева, mon seigneur et ma^itre, и начнете съ этими Талейранами отчитывать Россію!…

Она замолкла, встала и, подойдя къ окну, устремилась взглядомъ въ даль, за Алый-Рогъ.

— Не легко теб жить, понимаю!… какъ бы про себя проговорилъ Завалевскій.

— Не легко! повторила она, не оборачивая головы. — Ты этого хотлъ! промолвила Дина черезъ мгновеніе.

— Я? не могъ не воскликнуть онъ.

Она отвчала не сейчасъ:

— Повторять скучно: объ этомъ не разъ говорено было между нами, кажется.