Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Целует легко-легко, сжимает так, что кости трещат. Я: — Б<орис>! Это меня ни к чему не обязывает? — «Что именно?» — «То, что Вы меня целуете?» — «М<арина> И<вановна>. Что Вы!!! — А меня?» — «Т. е.?» — М<арина> И<вановна>, Вы непохожи на др<угих> женщин.» Я, невинно: «Да?» — «М<арина> И<вановна>, я ведь всего этого не люблю.» — Я, в пафосе: «Б<орис>! А я — ненавижу!» — «Это совсем не то, — так грустно потом.» — Пауза. —

— «Б<орис>! Если бы Вам было 10 лет…» — Ну? — Я бы Вам сказала: — «Б<орис>, Вам неудобно и наверное завидно, что я лежу. Но Вам — 16 л.?» — Он: — «Уже 18 л.!» — «Да, 18! Ну, так вот.» — «Вы это к чему?» — «Не понимаете?» Он, в отчаянии: — «М<арина> И<вановна>. Я настоящий дурак!» — «Так я скажу: если бы Вы были ребенок — мальчик — я бы просто на просто взяла Вас к себе — под крыло — и мы бы лежали и веселились — невинно!» — М<арина> И<вановна>, поверьте, я так этого хочу! — «Но Вы — взрослый!» — «М<арина> И<вановна>, я только ростом такой большой, даю Вам честное слово партийного…» — «Верю, — но — Поймите, Б<орис> Вы мне милы и дороги, мне бы не хотелось терять Вас, а кто знает, я почти уверена, что гораздо меньше буду Вас — что Вы гораздо менее будете мне близки — потом. И еще, Б<орис>, — мне надо ехать, всё это так сложно…»

Он — внезапно как совсем взрослый человек — из глубины: — «М<арина> И<вановна>, я очень собранный.»

(Собранный — сбитый — кабинет М<агеров>ского — Ланн!..)

Протягиваю руки.

_____

Ланн, если Вы меня немножко помните, радуйтесь за меня! — Уж который вечер — юноша стоек — кости хрустят — губы легки — веселимся — болтаем вздор (совершенно не понимает шуток) — говорим о России — и всё как надо: ему и мне.

Иногда я, уставая от нежности:

— «Б<орис>! А может быть?» —

— «Нет, М<арина> И<вановна>! Мариночка! — Не надо! — Я так уважаю женщину — и в частности Вас — Вы квалифицированная женщина — я Вас крепко-крепко полюбил — Вы мне напоминаете мою мамочку — а главное — Вы скоро едете — и у Вас такая трудная жизнь — и Я хочу, чтобы Вы меня ХОРОШО помнили!»

Марина Цветаева — Евгению Ланну[48]

22-го русск<ого> января 1921 г. <2 февраля>

— По ночам переписываем с ним Царь-Девицу. Засыпаю — просыпаюсь — что-то изрекаю спросонья — вновь проваливаюсь в сон. Не дает мне быть собой: веселиться — отвлекаться — приходить в восторг.

— «Мариночка! Я здесь, чтобы делать дело — у меня и так уж совесть неспокойна — всё так медленно идет! — веселиться будете с другим!»

— Ланн! — 18 лет! — Я на 10 лет старше! — Наконец — взрослая — и другой смотрит в глаза!

Я знаю одно: что та́к меня никто — вот уже 10 лег! — не любил. — Не сравниваю — смешно! — поставьте рядом — рассмеетесь! — но тоже чувство невинности — почти детства! доверия — упокоения в чужой душе.

Меня, Ланн, очевидно могут любить только мальчики, безумно любившие мать и потерянные в мире, — это моя примета.

_____

Ланн! — Мне очень тяжело. — Такое глубокое молчание. — Ася в обоих письмах ничего о нем не знает — не видала год. Последние письма были к Максу, в начале осени.

— Этого я не люблю — смешно! — нет, очень люблю — просто и ласково, с благодарностью за молодость — бескорыстность — чистоту.

За то, что для него «товарищ» звучит как для С<ережи> — Царь, за то, что он, несмотря на «малиновую кровь» (благодаря ей!) погибнет. — Этот не будет прятаться.

— «И чтобы никто обо мне не жалел!» почти нагло.

— Ла́ннушка! (через мягкое L!) равнодушный собеседник моей души, умный и безумный Ланн! — Пожалейте меня за мою смутную жизнь!

Пишу Егорушку — страстно! — Потом где-то вдалеке — Самозванец — потом — совсем в облаках — Жанна д'Арк.

Живу этим, — даже не писаньем, — радугой в будущее! — Ланн, это мое первое письмо к Вам, жду тоже — первого.

Прощайте, мое привидение — видение — Ланн!

Аля — Евгению Ланну[49]

Москва, 22-го русск<ого>. января 1921 г. <2 февраля>