Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Дня три-четыре гостит у нас Владимир Августович Степун (зять Л.А. Тарасевича). Жена его — молодая красивая женщина — душевно больная. Она воет, не принимает пищи, уверяет, что все умерли и представляются живыми. Временами приходит в себя и сознает свое положение. Владимир Августович замучился.

В конце июля или в начале августа родится у Натальи Дмитриевны сын[559] (или дочь). «Идущему в мир» пишутся стихи, шьется белье, готовятся пеленки.

Флоренский и Михаил Владимирович вместе работают над изданием рукописей Розанова. Флоренский часто бывает у Михаила Владимировича.

В прошлое воскресенье (10 июня) видела (наконец-то) Троицу Андрея Рублева, я видела раньше копии с нее, снимки, но оказалось, что не имела о ней понятия, — опустилась на колени. Будто вернулось ко мне или настало «Первое утро мира».

Была в тот день в Ризнице. Какие там вышивки, пелены, платы, одежды (парча, узоры, краски; работа). Драгоценные сосуды, митры, иконы, украшения. Я была с Владимиром Августовичем, Лилей Шик, Таней Розановой и Дмитрием Ивановичем Шаховским (отцом Натальи Дмитриевны). Для Собора и Ризницы пропустила торжественный обед после пышного «выпускного акта» в Трапезной. Был день выпуска красных педагогов. По алфавитному списку дошкольного факультета от них же первый есмь аз. Нам было предложено спеть, прочувствовать Интернационал. Были речи. Две грамотных и несколько неприличных до ощущения «топор висит». Невозможно! Дышать нечем. Не добрались даже до общих фраз. Один бесконечно долго размазывал, что красные педагоги — больше даже, чем соль земли и ось мира. Одна — сладким голосом пролепетала какой-то лирический гимн врозь с паузами и восклицаниями; — на смуглой очень тонкой длинной шее — ожерелье из белого стекла или хрусталя! Хотелось сбросить ораторов с Тарпейской скалы, чтобы не портили дня. Но вместо Тарпейской скалы и выпускного обеда — была Троица Рублева. И настало — «Первое утро мира», и я простила косноязычным их попытки красноречия. Пусть себе живут!

Шмель вьется надо мною — увивается около снопа лиловых душистых цветов на окне, мешает писать. Если ужалит, — ну, будет больно! Кш-ш! Уходи отсюда!

Скоро придут дошкольницы. В моей комнате с кафельной лежанкой будет состязание на импровизации, на темы, написанные на билетиках. Придет и дама, которую называют импровизатором. Вульгарна и классически провинциальна. Дама писательница, приятная дама. Я думала, что она нарочно имитирует кого-то смешного, а она и, по правде, наяву такая. Импровизации ее жду с тревогой. Знаю уже ее приторные поучительные сказочки для детей, видела ее серьги, декольте, рот и руки.

Ну, ничего. После уйду на курган, и развеется пудра этой дамы.

Александр Викторович Коваленский и Александр Иванович Огнёв оказались товарищами детства. А Софья Ивановна Огнёва — крестная мать Александра Викторовича.

Трудно писать сейчас, — так много и так давно, — хочется обо всем, и не успеваешь. И день такой яркий, облачный и звонкий. И мысли, как облака — возникают, тают, закрывают друг друга, сталкиваются.

18 июня

Когда бываю в Москве, почти все ночи не наслушаюсь, не насмотрюсь на Александра Викторовича. Лицо его похоже на лица женщин Бен Джонса, но без всякой приторности. Он говорит, что за Люцифера надо предстоять перед Богом. Стихи его о Люцифере, сны, рассказы, все, что он говорит — всегда интересно и чудесно.

Однажды он оделся в Шурочкины одежды — после разговора о старинных маскарадах. Он говорил, что можно и без маски переодеться неузнаваемо, надо только без утрировки, тщательно выбирать костюм, который был бы или очень несвойствен данному лицу, или более свойственен, чем обычная одежда человека. Через какое-то время, когда был уже забыт этот разговор, в комнату вдруг, без стука вошла высокая стройная красивая дама в манто, шляпе, в драгоценностях, с ярко-рыжими волосами. Он был очень красив. И было что-то, чего никак нельзя.

Какие-то тени и светы в глазах. Я опечалилась и ничего не сказала. Он был красивее, чем это можно, и совсем не так, как нужно. Красота, но какая-то «не такая». Плохая.

Когда он переоделся опять в свое платье, смыл грим с губ и глаз, я хотела уйти. Но он скоро прогнал ту жуткую женщину. Я была так рада ему!

Это не надо очень уж запоминать о нем, это была просто шутка. Говорили о мире монашествующих.