Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

В Мастерской после ответственного разговора о Тане (и О<тце> П<авле>) — сразу обо всем на свете: об учениках, экзаменах, удаче в работе с ними, о его ярости на неудачи в Большом театре.

— Как нелепо — разминулись! А утром, почему не подождала в Мастерской? Не подождала ни минуты! Он так спешил!

Вчера написал мне письмо вдогонку, хорошо, что порвал его. А утром я ушла буквально за пять минут до его прихода.

— Неужели нельзя было не убежать за 20 минут до назначенного времени!

— Вчера вздумал было сторожить вас у добровской двери после театра, и всякие глупости…

— От земли до неба, и все, что между небом и землей, все это вы и о вас…

Как мальчишка! С ума я, что ли, схожу! Ничего похожего со мной не бывало. Я сам не поверил бы, что такое со мной может быть.

— Вероятно, вам так всегда каждый раз кажется в таких случаях, во всех других случаях.

До вокзала домчал меня на извозчике в последнюю минуту. Не опоздала. И успел еще купить мне хлеба и масла. Чуть не забыл там денег заплатить — требовал отпустить скорее. Сунул деньги продавщице:

— Сдачу в кассе возьмите себе и не спорьте вы, Бога ради! Женщины раскрыли рот и пропустили меня без очереди.

21 декабря. Долгие Пруды

История в палате девочек — с боязнью за 5 минут до «сонного звонка» попросить няню «по-маленькому». Настя попросила меня помочь ей в этой беде. Я мгновенно уладила «беду».

— Вы все равно что мама родная. И голос Нюши почему-то басом.

— Да, как мать родная.

22 декабря

Ванна. Какое это благо, как жаль, что в Сергиеве у моих дорогих нет ее.

Вьюга улеглась в снега и сугробы, отдыхает. За окном синяя тишина. Как хорошо отдохнуть после рабочего дня. Готовимся к елке.

23 декабря

После дневного отдыха дети были так возбуждены и раздражены, что около получаса было сумасшедшее напряжение: 1) не рассердиться на няню; 2) укротить Борю Ш. (он был вне себя); 3) быстро раздать двум палатам все, что нужно для «елочных работ» (и чтобы занять еще не расплескавшихся ребят и особенно включившихся в нервозное состояние). Во время отдыха было что-то совсем неладное, и дети разнервничались. Но спрашивать и выяснять в этот момент было бы очень большой ошибкой. Умирение удалось полное, я не сорвалась ни на минуту. Но потом едва дошла до постели и заснула мертвым сном сразу, не успев вынуть шпильки из косы.

24 декабря

Точно размеренная неизменная смена часов работы и отдыха не выпускают из своего ритма и отодвигают чувство праздника. Только когда вечером выбирала елки для двух своих палат и от рук не унимается смолистый запах хвои, пришел и праздник.

28 декабря. Москва

Утром рано из Долгих Прудов в Москву. Красное, без лучей большое замерзшее солнце в туманных облаках и месяц, ясно видимый одновременно с солнцем. Так никогда не видела. Мороз.

Быстрый обед у Добровых. В 10-й советской трудовой школе первой ступени — на представлении кукольного театра Ефимовых.

Домой к Ефимовым после спектакля собрались в одно время, хотя ехали все порознь. Нина Як<овлевна> на извозчике с куклами и «дядей Горушей», Елена Влад<имировна> и незнакомая Эсфирь на трамвае, я с Ив<аном> Сем<еновичем> и с незнакомым художником на другом трамвае. Очень скоро приехал и о<тец> Павел.

Чужие ушли сразу, меня оставили чай, вино, что-то горячее поесть. О<тец> Павел прочел нам об имени «Димитрий». Хрустальные бокалы, глиняная архаическая чашка, старый фарфор.

О елке и спектакле Петрушек в Реввоентрибунале. Вот куда забрались Баба Яга и Дед Мороз. Тосты. Портвейн с апельсинами. Проводили О<тца> Павла до самого дома. Снег, звонкий мороз. Меня оставили ночевать (было уже поздно возвращаться к Добровым). Иоанн показал мне свои рисунки. (Не все, некоторые отложил в сторону, и Нина Як<овлевна> отодвинула 3—4 листа.)

29 декабря

Утром рано хотела уйти, не разбудив дома Ефимовых. Но Иоанн быстро встал, приготовил чай.

— Ах, хоть в форточку вылезти бы на солнце и на мороз! (с 5-го этажа).

Был как белый медведь в клетке, как птица (очень большая) в неволе или как ребенок, которого не пустили погулять.

Я ушла к Добровым, Иоанн со мною, ему надо было пораньше прийти в Мастерскую. Мы шли пешком самой дальней дорогой, посидели на снежной скамейке и на каком-то церковном снежном дворе — все время в сказочно сверкающем свете морозных искр в воздухе. Видных, когда идешь лицом к солнцу. Он слушал о своих рисунках.

— Говорите. Говорите. А я боялся показать их вам. Я сам заново их вижу.

И согласился со мной, что это не «Узлы любви», а «Игры богов». Не успею сейчас ничего записать — потом. У Добровых.

— Придется нам подраться с Ефимовым — он совсем отнял у нас Олечку.

В Долгих Прудах ждали меня письма — Иоанна, Вавочки.

На елочке в моей комнате в огнях свечей созвала гостей: мама, Иоанн, Нина, Адриан, Павел, Валя, Вавочка, Шура, Алекс<андр> Викт<орович>, Мария Федоровна, Коля, Боря, Володя, Всева, папа, Наташа, Вера, Зина.

Сочельнике Вавочкой встретим у Добровых.

30 декабря