Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

В.Г. Мирович — О. Бесарабовой в клинику

Ночь перед операцией. Мой Лисик, мое любимое дитя, я с тобою все время, и вечером, и теперь ночью и буду с тобою в час операции. Нельзя желать близким трудного. Нона чью долю оно выпадает, тот избранник… Ты хотела от жизни — как ее первого и высшего дара — Познания. И она ответила тебе благосклонно, открыв кратчайший путь, который ведет через тесные врата — боли и терпения. Родной мой, я так верю, что путь твой — ввысь, вдаль, и что недаром даны тебе и эти врата. Обнимаю тебя со всей любовью. Буду у тебя около трех часов. Христос с тобой. В.

5 марта

В.Г. Мирович — О. Бессарабовой в клинику

Милый Лисик, вот ангелы, зовущие к пробуждению, когда душа засыпает или никнет после излишнего экстаза. «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши?»[183] На пятой неделе послушай это в Субботу — в Успенском соборе. Обнимаю. В.

7 марта

Вавочка надень уехала в санаторий Крюково — к Над<ежде> Серг<еевне> Бутовой. Коля был вчера со всяким баловством и цветами, вчера была Наталья Дмитриевна. Ох, как хочется побегать.

8 марта. Москва — Ялта

В.Г. Мирович — Н.С. Вутовой

…«Все, что вне церкви, как-то мало касалось меня в это время. Приехали из Киева Леонилла Николаевна Тарасова[184] и мальчики (ее). Она взяла в свои руки хозяйство, за что я ей очень благодарна.

Катя тоже довольна, что, наконец, настоящее хозяйство и пасха, и кулич, и окорок, как у людей.

Аллочка[185] очень хорошо сдала свою Дездемону, ее все «старшие» хвалили. Сейчас с Леонидом Николаевичем иду к Льву Исааковичу (Шестову). Он устраивает мне какую-то работу в «Утре России»[186]. А без этого я пошла бы на паперть, так как доходы Михаила Владимировича прекратились, он больше не служит, отпуск дан еще всего на месяц.

23 марта

Шурочка Доброва сейчас целовала по телефону кого-то за 300 верст — в Нижнем Новгороде. Софья Александровна Зегебардт (сестра Филиппа Александровича) долго играла на рояле. Она кончила консерваторию — играет на органе, на фисгармонии — хорошая музыкантша. Потом она стала рассказывать об африканских и австралийских растениях, животных, о морских чудовищах, о людоедах. Всем этим она увлекается больше, чем ее сыновья-школьники. Удивляется, что люди не замечают чудесного — его так много в жизни. А разве не чудо — хотя бы аромат цветка, цвет травы, птицы? Радуется сердце, когда видишь таких людей, как Филипп Александрович, его сестра. О Филиппе Александровиче рассказать трудно. Доктор Добров! В этих двух словах — прекрасная человеческая жизнь. О нем можно бы составить сказание — трудно и в сказке рассказать и пером описать — Дом Добровых, Елизавета Михайловна — странно сказать о ней: дама, жена доктора, мать Шуры и Саши — о ней понятнее для меня было бы сказать: Москва, м<ожет> б<ыть>, и Россия, сердце России, сердце Москвы. Что-то похожее — несколько в другом плане — похоже на впечатление, какое бывает у меня от лица, глаз и вообще от мамы моей.

В связи с ними, такими женщинами, теплее, яснее, ближе — понятия и ощущения — «Родина», «Моя страна», «Родина-мать» — что-то такое «самое главное», «настоящее».

Ссорюсь с Колей из-за ужасных забот обо мне. Я неправа, несправедлива к нему, но это не утешает. И Шура делает страшные глаза над каждым моим движением, не дает самой стул передвинуть, но это только трогает, иногда смешит, что так много шума из-за ничего. А на Колю сержусь, раздражаюсь, обижаюсь на него.

Дом Добровых, со всеми своими коврами, книгами, цветами, хрусталем, мировыми темами, спорами, именами и разговорами — царство элоев (пока еще не только танцующих, а еще работающих).

Обеды, чай, завтраки и внеочередные всякие сливки, кефиры, квасы из экзотического гриба в сладком чае, — все это незримо, неслышно, опрятно готовится, подается, убирается морлоками[187] нижнего этажа — Настасьей, Леночкой, Юзефой, и несколькими безымянными текучего состава, кого пригревает не только верхний этаж, но и подвал (кухня и комнаты с окнами на улицу и во двор).

Там они как-то беспрерывно что-то варят, жарят, приготавливают, разогревают, прихолаживают льдом. Только эти морлоки пока еще не догадываются — есть элоев и даже дружественные к ним, утепленные человечностью семьи доктора Доброва.

В доме Добровых нет ни некрасивой «случайной» вещи — начиная со стола, где каждая чашка красива как цветок (и все разные; хозяйка дома не любит сервизов — они заполняют огромный буфет), каждая хрусталинка «Баккара» — и кончая служебными бытовыми вещами в кухне. А мебель — книжные шкафы, диваны, ковры и все в доме — все такое добротное, красивое, удобное, каждая вещь драгоценного набора.

8 апреля