Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Филипп Александрович искренно, естественно, как бы стушевывается в его обществе, вот удивительный человек. Ведь он и, по правде, не чует, что сам он гораздо больше, значительнее и крупнее Леонида Николаевича, как человек он — главнее, а Леонид Николаевич показался мне человеком одержимым, больным своим талантом художника писателя, причем сам он не вырос вместе с талантом, а будто несет его, как тяжелую ношу, и замучился. Талант его будто тяжел ему, и пьет из него человека, это все трудно рассказать, но жаль его безысходно, и наверно знаешь, что ничем и никто не может тут помочь. Он как лист, оторванный осенью от дерева.

Несколько раз он так омрачался, в нем как из вулкана пары и лавы вырывались вспышками — не озлобления даже, а мрачного отчаяния (в разговоре о войне, о стране, «о положении дел», и о литературе).

Но мягко, незаметно — то один, то другой его собеседники отводили его в другой план, и он сам рад был передышке в дружественном солнечном тепле и свете дома Добровых. Леониду Николаевичу тяжело в Бутове. Здесь он жил, и очень счастливо, с первой женой Шурочкой Велигорской (матерью его сыновей — Димы[194] и Дани, сестрой Елизаветы Михайловны), и каждое дерево, каждый шаг здесь, все напоминает ему Шурочку.

И войну, и все «глупости или измены» в стране он остро и беззащитно близко к сердцу принимает и не приемлет, как свою личную драму, трагедию, и живет так, как еще жив человек с содранной кожей или заживо сгорающий на костре.

И еще мне показалось, что в нем есть или возникает неуверенность, «как отзовется о нем теперешнее и будущее новое поколение». За обедом и вечерним чаем я не решилась сказать хотя бы самые общие фразы на эту висящую в воздухе тему. Его старший сын Дима (лет 13–14) не так красив, как Даня. Молчаливый, замкнутый, всегда исчезающий из дома сразу после еды, с утра до вечера где-то бродит и гуляет один по Бутову и кругом, старается вспомнить, уловить светлую тень покойной матери (она рано умерла). Настороженный зверек.

22 июля. Бутово

Шурочка увлечена переводами Бодлера, для него она в полгода овладела французским языком и теперь почти свободно переводит его стихотворения в прозе и «Цветы зла». Заботится главным образом о точности перевода — чтобы лучше услышать его на его языке.

Во время бури и перед грозами поле ржи похоже на море. Волны ржи мечутся туда-сюда — в рост человека. В эти минуты я бегу в рожь, далеко по меже, и золотые волны то закрывают меня с головой, то открывают всю, до ног. Отставка Сазонова[195]. Казнь Кезмента[196]. По утрам жду газеты и сразу прочитываю их.

Что станется в жизни с Даней Андреевым? Теперь этот восьмилетний изящный и хрупкий мальчик, замечательное дитя, необычайно одаренное. Чудесное личико, живое, красивое, умное. Берегут его как зеницу ока. Дима (старший) замкнутый, молчаливый, издали мне кажется умным и многое замечающим. У Добровых никогда не говорят о его мачехе, и это в их семье, как «молча обмененный взор» — «общий приговор».

26 июля

Сейчас было чудесно. С северо-запада по ясному светлому небу через весь его купол перекинулся огромный дракон — сплошная длинная извилистая туча — «девятый вал» — цунами. А за драконом надвигалась громадой без формы высокая грозная стена ливня, живая «тьма Египетская».

Осины всхлопотались, рожь растерялась и не знала, куда деться, торопится, мечется, не знает, как быть. А лес за рожью налево — приготовился к буре, как полк титанов, как войско допотопных чудищ с бронированными спинами. Весь лес повернулся спиной к дракону, выставил щиты, наклонил головы в шлемах и ждет. Но буря прошла мимо нас. Был только холодный скучный дождь. Филипп Александрович вдруг рассердился, вскипел: «Промочил все до основания, напакостил, подлец и исчез». В красной нашей гостиной — французомания — Бодлер, Готье[197], Верлен, Метерлинк, Гюисманс[198], Верхарн, Сюлли Прюдом[199]. Даня презирает все существующие в мире языки (их надо учить, и они «маловыразительны») и изобретает свой, новый, с исключениями, спряжениями и очень выразительными австралийскими окончаниями. Иногда звуки и слова «должны сопровождаться мимикой и жестами».

Считается, что Даня немножко занимается со мной — но урок этот настолько необременительно легкий и под разными предлогами часто пропускаемый и заменяемый то тем, то другим (прогулка, общие игры), что, кажется, «урок» этот придуман нарочно, чтобы мне свободнее было жить на даче летом. Кстати и чтобы Даня не отвык от занятий.

От туч темно, зажгли лампы. Ходили «упорные дачники, во что бы то ни стало» — ходили встречать Елизавету Михайловну из Москвы. Небесный Дракон и его шлейф оставили после себя мокрую траву, грязные аллеи, холод и полные канавы грязной воды.

Вдруг Шурочка оглядывается назад и от ужаса спокойным тоном говорит, не повышая голоса: «Мама, посмотри, что там Данька выделывает».