Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Машенька Полиевктова[218] выходит замуж за норвежца Томаса Кристенсен. Вот и улетит в Норвегию одна из моих подруг по «Кружку Радости».

13 января

Машенька Полиевктова приехала вечером. В пламенной шелковой кофточке, вся изменившаяся и красивая, Томас увезет ее на год в фьорды, потом в Христианию[219]. На фьордах 6 недель не заходит солнце. Когда придет зима, они уедут оттуда, Маша «не хочет без солнца» (и вся улыбнулась). Он студент в Христиании. Его диссертация о русской литературе. Машенька и он будут работать вместе. Пригодится и реферат Маши о Тютчеве, который она читала нам в «Кружке Радости». Все, что говорит и делает Маша, восхищает его. Маша сердится: «Что же так — все хорошо — без разбора?». Они знакомы два месяца. Первая встреча была на лекции Льва Исааковича Шестова «О Вячеславе Великолепном» (Вячеславе Иванове, поэте, и его стихах)[220].

Маша рассказывала, как они объявляли родным о своем решении жениться. К матери его — Китти Кристенсен (теперь Екатерине Федоровне Киселевой) явились в 11 часов вечера, когда она легла уже спать, и, не дав ей одеться, все ей рассказали. Она сказала, что ждала этого. «А мы очень удивились, почему она догадалась, мы ведь сами не знали».

Татьяна Алексеевна[221], мать Маши, ничего не могла понять, как они не рассказывали ей.

«Мама, я выхожу замуж за Томаса». — «Ничего не понимаю». Потом вдруг начала объяснять норвежцу, что у них, лютеран, это просто, по-граждански, а у нас, у православных, это же брак, таинство, и т. д. и что развод — это трудное, сложное и тяжелое дело. Томас сначала не понял «развод», потом очень обиделся, что заговорили о разводе еще до их свадьбы, и ничего тоже не мог понять: «Мы оба — замуж выходим!» Кое-как сговорились: «У нас, когда женятся, это… это муж и жена, а не развод».

Вера Алексеевна (Зайцева, жена писателя Бориса Зайцева, сестра матери Машеньки) услышала об этом от старших. Встретила Томаса и Машу на улице, и стала его целовать, и быстро говорить.

«Вы должны быть, конечно, счастливы. Вы не могли рассчитывать, Маша такая чудная!» — и жала его «две руки», и еще поцеловала его. Когда они расстались, Томас совершенно серьезно сказал Маше:

— Твоя тетушка, должно быть, очень русская.

А тете Саше Андреевой[222], старушке, они объявили так. Вошли к ней трое: Маша, Томас и один из братьев Бруни[223], Александра Алексеевна здоровалась с Бруни, а Маша и Томас в один голос сказали: «Тетя Саша, я выхожу замуж». «За меня, за меня» — поспешил добавить Томас (вот с таким жестом рук, направленных к сердцу), так тетя Саша растерянно смотрела на всех троих.

Когда Томас и Маша бывают вместе, все тревоги старших улетают и сменяются улыбками. Томас уверяет, что для него «все решилось в первый вечер еще на лекции» и что он хочет «властвовать жизнь Маша». «Маша» у него выходит неповторимо для русского языка — не «щ» и не «ш», а нечто около того и другого, — «Маша». Уходя, Машенька застенчиво сказала Вавочке: «Константин Дмитриевич сердится, говорит, что не видит, чему тут радоваться». К.Д. Бальмонт, у которого дочь Нина[224], уже Машина подруга, и женатый на второй жене Елене[225], хоть Екатерина Алекс<еевна>[226] и жива, и живет у себя, где и сам Константин Дмитриевич живет. И ведь он совсем старый, а Маша совсем молодая. Вот чудак — влюблен в Машеньку. Пришло же ему это в голову!

Вечером собрались у Вавочки — я, Аллочка Тарасова, Лиля Шик и Таня Лурье; пошли все вместе к Новикову, писателю, Ивану Алексеевичу[227]. Он прочел нам свою пьесу «Ночной гость». Вся пьеса отталкивается (но все время напоминает и невольно сравнивается) с «Тот, который получает пощечины» Леонида Андреева. И если та написана широкими мазками, масляными красками и еще освещена яркими прожекторами, «Ночной гость» написан пастелью или акварелью, тонкой кисточкой или перышком. Начало сильно, глубоко забрано, но потом — «шесть полных ложек сиропа с деревянным маслом» — определила Таня Лурье. Эта резкость (на улице, далеко от дома писателя) — и какая-то правда была, неожиданна и поразительна при ее воздушно-красивом, цветочно-нежном и кротком лице. Жаль, что сироп запоминается и топит всю вещь. И умно, и страшно, и тонко, но все в сиропе! В пьесе есть такая фраза (она всем запомнилась и понравилась): «Одну женщину можно целовать, другую любить, а о третьей мечтать».

— Да, можно. Но противновато (опять Танечка).

Больше всего понравилась и заинтересовала меня жена Новикова красавица Ольга Константиновна[228]. Вся какая-то жемчужная, воздушно-голубая и совсем как будто молодая девушка, и так странно, что у нее есть большие дети. Во всех отношениях она показалась мне интереснее своего мужа, умнее, породистее, тоньше, значительнее, хоть она и просто жена писателя, а он сам писатель. У нее — все настоящее и драгоценное, а в нем — мешает какой-то тоже сироп, и смотрит не так, а нарочно как-то, и все на кого-то похоже (как не сама статуя, а гипсовый слепок). — Ну, это, может быть, так показалось случайно.