Читаем Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 полностью

Весь трамвай глаз не спускал с седой красавицы и с чудного лица и головки Анечки. «Златоперстая Эос богиня»[234], шутя, сказала о ней Вавочка. Она похожа на итальянского ангела Ренессанса. Ее очень полюбил художник Константинов и в будущем хотел на ней жениться, но мамы и все тетки почему-то «пришли в ужас», — ведь она еще девочка. Да ведь вырастет же когда-нибудь! В живых картинах Константинов сделал ее итальянской Мадонной в золотой раме, говорят, Аня была поразительно хороша, и все узнали Мадонну, какую хотел напомнить художник.

У Добровых был Сережа Предтеченский. У него давно умерла мать, отец ходит по белу свету не то странником, не то просто бродит. Два брата убиты на войне. Он очень умный и немного будто злой. Но ум позволяет ему быть таким, каким он хочет быть. Я его ничуточки не боюсь. Дураки мне всегда страшнее и кажутся опаснее для жизни, чем злые умные люди. И ко мне он очень добр, ни разу не рассердился. А о многом говорит очень сурово и резко. Рассказывал о Чугуевском юнкерском училище[235], о лагерях, о мерзком обычае «цуканья» (новичка ставят в дурацкие положения, смеются над ним, травят — испытывают характер и волю), о разных породах юнкеров. «Неприспособленные» — погибают, «рассуждающие» — мученики, «мрачные». Из этих категорий некоторые вешаются и стреляются, а большинство делаются самыми жестокими. О юнкерах — «пистолетах». Образец юнкера пистолета — Федя Богородский. Федя — поэт, художник-футурист, любитель сильных ощущений. Чтобы изучить цирковой мир — на время сделался кем-то в цирке (кувыркался или что-то такое), да чуть там и не застрял навек. Некоторые его приключения напомнили мне Стендаля-Бейля. Теперь он так объюнкерился, что в лазарете его стриженого не узнала его собственная мать. Он носил прежде длинные волосы, как Ленский. И вместе с волосами с него сошло прежнее, и совершенно искренно увлекся «пистолетством».

«Все доводит до совершенства» юнкер-пистолет — это приблизительно «comme il faut»[236] юноши Толстого, но с военными ухватками. Николай Григорьевич — «мрачный юнкер».

Сереже надоело все московское до тошноты. Поскорее хочется на фронт. Там хорошая встряска — вытрясает все лишнее.

— Сережа, а я очень люблю Москву. Не нарадуюсь на Москву.

— Вы в оазисе, а судите о пустыне. Вы Москву еще и во сне не видели, Олечка.

— Покажите мне Москву.

— Если бы Вам кто-нибудь показал Москву, ту, от которой меня тошнит, я бы его застрелил. А оазис Москвы — все эти ваши премьеры, концерты, лекции, музеи с галереями и генеральными репетициями и вернисажами. — Вы знаете…

— Вы имеете в виду Хитровку?

— Нет, Олечка. Совсем наоборот.

И он резко убрал со спинки дивана руку, по которой скользнула моя коса. Левая коса лежала на двух диванных подушках, прислоненных к стене. Это Шура любовалась на «бронзовую змею на подушках».


13 января. Москва — Воронеж

В.Г. Мирович — В.Ф. Малахиевой

Мамочка, спасибо, родная, за чулки и за снеди родительские. Вчера был шумно-радостный день из-за приезда Лисиного. Прочла со слезами в душе твои слепенькие строчки, за них больше всего спасибо. Лис много рассказывал о вас с Лелей и о своем береге, о братьях. Тут же ворочал свои отъездные пакеты Константинов, он вчера уехал в свое село Красное. Михаил Владимирович помогал ему в упаковке, все кормились лепешками и колбасами.

А потом пришел унтер-офицер с заявлением, что был в походе, отпущен не в очередь за хорошее поведение и страшно хочет есть. Накормили и его все из той же кошницы и двугривенный передали. Еще раз он говорил, что очень будет хлопотать об устроении на февраль в Воронеже. В 9 часов всем семейством мы пошли к Ильинским, где встретили нас плеском радости. Оля с обвязанной головой, но уже сидит и мечтает о танцах. Напоили нас всех чаем с вареньем и на дорогу дали два хлебца ржаных (в Москве из-за них хвосты на три версты, и кто может, печет хлеб дома).

Сегодня обновила с удовольствием чулки. 12 градусов мороза. А мне вечером с моими Лилями, Танями и Лисами идти далеко на чтение одной пьесы, к писателю Новикову — это один из моих старых друзей, недавно он женился на жене и двух детях ее — одному 10, другой 4 года.

Рада я Лисику, как детищу родному, и он от радости ночевать у меня остался, и сегодня никуда не пошел.

Целую, мамочка, тебя и Лелю, а 15 копеек за здоровье твоих глазок первому слепенькому отдам. В.


15 января

«Кружок Радости»[237]. Собрание 11-е у Ильинских. Таня Березовская (дочь Льва Исааковича Шестова) прочла о «злой радости».

Запись о вечере — пишет сама Таня:

«Были — Оля (Бессарабова), Аллочка (Тарасова), Нина (Бальмонт), Таня (Балицкая), Таня (Березовская), Оля (Ильинская), Софочка (Фрумкина) и Варвара Григорьевна (Мирович).

1. Мелкое злорадство жизни от скуки и одиночества. Онегин, Печорин.

2. Злая радость шекспировского Ричарда III.

3. Злая радость Яго (Отелло).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное