Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Все нужно раздать. Оставить самые необходимые вещи, белье, одежду, книги. Хочу жить на даче это лето, среди чужих людей, чтобы видеть поменьше и, главное, для тишины. Устаю от количества лиц и разговоров кругом. Как бы не утопили Россию в разговорах. Тягостное ощущение призрачности и зыбкости всего на свете. Терялось чувство реальности бытия, как бы забывала своих близких и любимых, не могла вспомнить отчетливо их лица. Архив казался совсем нереальным, каким-то выдуманным местом с ненужными делами. А менее всего реальна сама я, ощущение какой-то почти растворяемости. Если это не просто неврастения, а какое-то неосознанное участие современницы своего времени и жизни своей страны. Я не умею сказать, как-то физически чувствую, разрушаются какие-то основы, устои, уклады жизни одного строя (лада, порядка, ох, как сказать точнее?) и пока еще не вижу или даже не начну сама действовать, что-то делать, хотя бы самое простое, но нужное для жизни, пока не начну участвовать в создании «нового порядка и уклада», вот и кружится голова.

Неустойчивое равновесие. Я знаю, чувствую, чую, что жизнь наша, моего окружения в моем времени сорвалась со своих дорог и путей и потеряно чувство равновесия. И чтобы не очутиться по ту сторону сознания, надо как можно спокойнее, добросовестнее, лучше, и теперь же, сразу, делать очередные дела, какие пододвигает жизнь.

28 мая

Подосинка — дачное место, недалеко от Косино.

Через поле лесом пошли погулять в монастырь, Святое озеро, кладбище, Райский сад, храм. Великолепный древний образ Михаила Архистратига[296]. Заходило солнце. Разлилось в нестерпимо красном разливе света, как овеществленный трубный звук. Не было ничего зловещего. Торжественное празднество солнечного заката.

Последняя неделя в Москве вся целиком ушла на ночные летучие митинги и дневные заботы о даче, о переезде и устроении.

Вавочка в Злодиевке, под Киевом[297]. Разговор с Натальей Дмитриевной Шаховской о бесплодно ушедшем годе, о растрате на впечатления. Я очень много «брала от жизни», а мне надо еще просто учиться.

Поклонение или критическое отношение к Керенскому у женщин часто переходит в кликушество, выражается клинически ярко. Я понимаю, что в человеке, в вожде можно воплотить судьбу страны, но этот господин с жестами мне что-то не нравится. Знает ли он сам, наверное, что именно нужно теперь нашей стране?

5 июня. Москва — Воронеж

О. Бессарабова — А.П. Соловкиной

Мамочка, милая, я была в большом упадке, нервном, физическом. Ты не бойся, ничего страшного и болезненного нет. Просто утомление от многообразных впечатлений, не очень-то переваренных. Сама не устроена внутренне, и все кругом кажется не таким как надо, а каким именно — не знаю. Я не могу найти своего места и пространства в своем времени. Кажется, что делаю все что-то не то, что нужно, все не главное, а случайное. Не смейся, мамочка, я слышу тяжкие шаги Истории по жизни страны. «Грядущие события отбрасывают тень».

Особенно мне было трудно 25 июня, когда пришлось подавать свой голос за какую-нибудь партию. Я нарочно ходила с Шурой, с Добровыми и нашими друзьями по ночам на летучие митинги и слушала всяких агитаторов — говорителей, каждый говорил за свою партию, никто никого не останавливал. Кто хотел, говорил, а мы, вот такие, как я и Шура, слушали во все уши. Я слушала очень внимательно, хотела серьезно выбрать, за какую партию подавать. И не один-два раза, а много раз слушая противоположно говорящих ораторов, находила правыми и тех, и других, под конец стала даже плакать и перестала слушать, ну их всех. И я не то что отдала свой голос, а выбрала ту партию, за которую горой стоит один из всех, кто воображает, что если сделать все в стране так, как желает и мечтает, и предполагает сделать его партия, то все образуется, все будет хорошо и правильно. И когда я перестала барахтаться и бороться со своим неведением и невежеством (читать политические программы невыразимо скучно, программы эти не азбука начальная, а уже итоги больших знаний из тех областей жизни и отношений, о которых у меня нет даже представления, что они существуют), так вот я уже почти совсем махнула рукой на все это, что меня мучило, как вдруг, не знаю почему, я ясно поняла, что мне нужно самое простое. Может быть, оно для таких людей и есть самое верное и нужное: хорошо делать очередные дела, какие пододвинет мне сама жизнь и жизнь близких, дорогих мне людей. И если весь мир со всей своей культурой летит в бездну войны и всего, что они за собой ведут, то я не хочу цепляться за благоразумные какие-то клетки и просто включаю себя во все, что происходит. Я не настолько слаба (или сильна), чтобы быть только современницей, зрительницей и созерцательницей жизни. Я не хочу быть критикующим наблюдателем и оценщиком. Я просто человек и буду делать все человеческое. Мне как-то очень захотелось просто жить не для выдумок человечьих, а для жизни.