Читаем Марина Цветаева. Письма 1924-1927 полностью

Борюшка, мне еще не мыслится тот город (как страшно, что у него есть имя!). Час мыслится — не ночь, не ночь! — рассвет. Сновиденная безгрешная (ГЕНИАЛЬНО, хотя тоже ненавижу это слово) гостиница, где как в замке Психеи и Belle et la Bête и Аленького цветочка (одно) [776] прислуживают руки. А м<ожет> б<ыть> голоса. Условность комнаты. Потолок — чтобы раздвинуться. Пол — чтобы провалиться.

Не Романтика! (Втайне: ce n'est que ça?! {153} Ведь Романтика это мой штамп, чтобы сразу знали, с кем водятся, с кем не водиться!) Точное ви́дение двух глаз.

_____

Живи. Работай. 1905 год — твой подвиг. Доверши. Строка за строкой, — не строки, а кирпичи — кирпич за кирпичом — возводи здание. Я тебя люблю. Я не умру. Ты не умрешь. Всё будет.

Чей сон сбудется — твой или мой — не знаю. А м<ожет> б<ыть> мой — только начало твоего. Мои поиски. Твоя встреча.

Живи совсем спокойно. Счастье не должно падать на голову. Я как ты — молния de longue haleine {154}. Живи свой день, пиши, не считай дней, считай написанные строки. Я тебя спокойно люблю — полновластно. Я ведь тебе даже сейчас стихов не пишу — не сводить себя с ума, не вызывать <пропуск одного слова>, не смывать расстояний, не ставить тебя посреди комнаты, не вызывать твоей души.

Я ведь знаю что́ — стихи. (То же, что ты сказал той об истоках прозы.) Стихи — вызывание <пропуск одного слова>. Meisterlehrling {155} (опять Гёте!) — помнишь? [777] Стихи это все сонмы, коими насыщен воздух. Все бывшие и вновь желающие быть, все небывшие, но уже быть желающие. Стихи — заклятье. Стихи — в каком-то пред<еле> — полновластие. Но я не Meister, Борис, a Lehrling {156}.

Ахматова в 1914, кажется, году написала и напечатала

Отними и ребенка и другаИ таинственный песенный дар [778].

Я всегда (и тогда и сейчас) чит<ала> эти строки с содроганьем. На что решилась! Что на себя взяла! (Гумилев — следствие.)

Я бы не только не написала этих строк, я бы их не подумала, а если бы нечаянно подумала, то с содроганием открестилась бы и отплюнулась.

Потому, Борис, переполненная и захлестнутая тобой (что́ — море!), не пишу тебе стихов, тех же писем, но совершенных.

Я знаю, что больше не должна тебе писать. Ведь ты об этом просил. И ты прав. Иначе — счет дням и жизнь не в жизнь. Давай уговор: я буду тебе писать — пореже — совсем тихо, о здесь, о детях, о стихах, о мыслях. Этой связи порывать не надо. Ведь <оборвано>

Я буду молчать в тебя, расти в тебя, писать в тебя. У меня несколько больших замыслов, надо исполнить хоть один. И я весь день занята — сыном, обиходом, рук не хватает.

Борис, на карточке ты чудный [779]. Поскольку Маяковский воля, постольку ты — душа. Лицо души. Я тебя прекрасно помню — у нас в темноте с письмом Эренбурга. Когда я говорила с тобой, я подымала голову, а ты опускал. Этот встречный жест помню.

_____

Следующее письмо будет о Вандее, о том, как живу.

_____

Итак, через год, сама помогу выехать трезво, весело, в сознании правоты, заработанного права. Я в восторге от твоего решения (вопроса). Мне чтобы любить нужно, чтобы другой был кругом прав. Непогрешим в чутье. — Вот.

Но одна просьба: робкая: хоть пуст<ой> конв<ерт>, но хоть адрес твоей рукой. Не вычеркивай меня окончательно на целый год. Этого не должно. Будь моей редкой радостью, моим скупым божеством (о, это слово я люблю и за него стою, это не «гениальность»), но — будь. Не бросай совсем, не проваливай безвозвратно в рассвет.

_____

Не знаю, когда выедет Эренбург. Вещи сданы. Прошу его еще о синей лампе — для невралгии, — у тебя ведь есть боковое электричество (в стене, для стоячей лампы?).

Кончаю. Иду в сад к сыну.

_____

A Е.Ю. [780] — улыбаюсь. Ты просто не так прочел. Я написала: ты м<ожет> б<ыть> ее любишь (т.е. допускаешь, принимаешь, переносишь, расположен) —ты прочел: ты м<ожет> б<ыть> ее любил. (Расположение ведь не проходит.) т.е. расположение в прошлом, т.e. не расположение в прошлом, а любовь (употребляемый в прошлом, глагол весом / грозен). Милый Борис, ты не мог любить такую (расположенным можно быть к кому угодно, просто поворот тела в сторону, как за ужином), ты мог (можешь) любить себе обратное, но равно-сильное. Она недостаточно улица, чтобы ты ее любил, недостаточно площадь, не блоковская Катька [781] ведь, просто дама. И дама — недостаточно.

И — улыбка ширится — Ланн. Стало быть, орудует вещественными доказательствами. (Книжки, надписи, письма — что еще?) Да, <оборвано>.

Где будешь летом? Где твои будут летом? Как здоровье мальчика? Твой первый оттиск.


Впервые — Души начинают видеть. С. 189–193. Печ. по тексту первой публикации.

43-26. Б.Л. Пастернаку

1 мая 1926 г.


Перейти на страницу:

Все книги серии Цветаева, Марина. Письма

Похожие книги

Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов
Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов

Перед читателем полное собрание сочинений братьев-славянофилов Ивана и Петра Киреевских. Философское, историко-публицистическое, литературно-критическое и художественное наследие двух выдающихся деятелей русской культуры первой половины XIX века. И. В. Киреевский положил начало самобытной отечественной философии, основанной на живой православной вере и опыте восточно-христианской аскетики. П. В. Киреевский прославился как фольклорист и собиратель русских народных песен.Адресуется специалистам в области отечественной духовной культуры и самому широкому кругу читателей, интересующихся историей России.

Александр Сергеевич Пушкин , Алексей Степанович Хомяков , Василий Андреевич Жуковский , Владимир Иванович Даль , Дмитрий Иванович Писарев

Эпистолярная проза
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

П. А. Флоренского часто называют «русский Леонардо да Винчи». Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внес свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электроника, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, музейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал многое, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее мировоззрение. В этой области он сделал такие открытия и получил такие результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибернетике, семиотике, физике античастиц). Он сам писал, что его труды будут востребованы не ранее, чем через 50 лет.Письма-послания — один из древнейших жанров литературы. Из писем, найденных при раскопках древних государств, мы узнаем об ушедших цивилизациях и ее людях, послания апостолов составляют часть Священного писания. Письма к семье из лагерей 1933–1937 гг. можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание своим детям, а через них — всем людям, и главное направление их мысли — род, семья как носитель вечности, как главная единица человеческого общества. В этих посланиях средоточием всех переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода. Личности оформленной, неповторимой, но в то же время тысячами нитей связанной со своим родом, а через него — с Вечностью, ибо «прошлое не прошло». В семье род обретает равновесие оформленных личностей, неслиянных и нераздельных, в семье происходит передача опыта рода от родителей к детям, дабы те «не выпали из пазов времени». Письма 1933–1937 гг. образуют цельное произведение, которое можно назвать генодицея — оправдание рода, семьи. Противостоять хаосу можно лишь утверждением личности, вбирающей в себя опыт своего рода, внимающей ему, и в этом важнейшее звено — получение опыта от родителей детьми.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Павел Александрович Флоренский

Эпистолярная проза