Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Вот элегия Рильке [1050]. Спасибо и за него, но — на том свете к тебе после, не к нему. Что еще сказать? Вот мой сын: Наполеон на Св. Елене, которая за столетие обстроилась «кабинками». Борис, у меня никогда не будет «кабинки» — будь хоть миля. — Стыдиться моего благополучия и вообще меня ты никогда не будешь. Письмо уже плывет. Целую твою руку — за все.

_____

Одно позволь в случае крайней необходимости — деловое — не хочу, чтобы другие писали, позволь мне. Еще о себе: кончила поэму: Как живет и работает черная лестница, принимаюсь сейчас за гору: чистку Тезея (50 сомнительных мест). Потом, надеюсь, за Тезея и Федру. Вещь зад<умана> трилогией [1051]. Сейчас, когда у меня такое горе (ты), хорошо напишу. Ипполит будет не только любл<ен>, залюблен.

Одного письма я тебе так и не написала («о первом прикосновении к тебе» — из твоего) [1052]. Я всё отдаляла, теперь оно (прикосновение) дальше самого перистого (самые далекие) облачка. Борис, какая боль.

II

Борис, по тому как я сейчас плачу, я поняла — ты уходишь. Так я не так давно плакала над редактором Благонамеренного Шаховским, уходящим на Афон. Перед таким уходом я <нрзб.> жизнь: из меня уход<ишь>. Дорога тебе одна, знаю, и вчера знала, либо пролив<шиеся>. залившие меня слезы только подт<олкнули> меня. Ты уходишь из России в буквы [1053], в которые никогда не вернусь. И сторону, которую я м<огла> не дооцен<ивать> — знаю.

Всё — сразу — пон<яла>. Прощаясь со мной, ты прощаешься со всем тем: (тупое слово враг. Гощу — гостит во всех мирах) [1054]. Ты прощаешься с гостьбой. Полунадорвав страницу, где я вместе с Ходасевичем, ты отрываешь, вырываешь [1055]. Ты всё становишься кто-то (не аноним) Точно анонимность партийного номера СПАСЕТ? <О этого места в тексте прочерчена линия вниз к началу абзаца, идущего после отбивки.>

Не вхожу в оценку, чту волю <оборвано>

Твое второе письмо было немедленным ответом на это. Едва проставила последнюю точку (клянусь!), Аля — с улыбкой, означающей письмо от тебя.

Борис, Борис, ты мне уже ответил.

_____

Борис, я с ума сошла. Теперь, когда больше не верю, скажу: из обоих писем по слезам <вариант: безумию> [своим] — я поняла: ты берешь партийный билет. Понимаешь мой ужас? Единственная вещь, которая бы нас развела навсегда (короткое жизненное всегда). Теперь я знаю, хочешь скажу? Ты не можешь жить в состоянии постоянной продленной измены, на два фронта, в тех письмах я ведь была права? Борис, если мое горе называется твоя семья — благословляю его (ее). После того ледяного ужаса — всё легко, всё снесу. Я лежала на песке, на дюне, куда зарылась от людей <вариант: и зарывала свои слезы в песок, в дюну>, и вдруг — никто как Бог: «Глупость! Бред! Билет не при чем. Проще, проще <второе слово подчеркнуто дважды>!» О, я не плачу, больше не буду плакать. Развести нас может только идея: неодушевленный предмет <вариант: в жизни осущ<ествляемая>>.

Борис, мой абсолютный слух! Но в одном ты ошибся: Маяковский и Асеев меня уже резнули. Раньше мы шли одни по рассвету, в этом письме рассвет шагал несколькими нами. Я не хочу других братьев, кроме тебя. Моя Россия, моя Москва, как мой тот свет, мои оба Там — называются ты. Знаешь, что ты делаешь. Ты тихонечко — чтобы не так больно — передариваешь, сдаешь меня на руки — кому? — Асееву? Неважно. Чтобы держать связь, о не тебе со мной, мне с Москвой. Побратать меня с этими, чтобы я не так окончательно была одна. Ты не предвосх<итил> моей ревности — она уже горит. Ревность к себе в других руках. Уподобл<ение>. Святополк-Мирский попр<осил> твой адрес, чтобы самому написать. И уже слышу свой голос: Он сейчас уезжает — пришлите на мое имя. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал твой адрес, я не хочу чтобы кто-нибудь мысленно ходил со мной по Волхонке. Моя Волхонка!

Всё, что бы я хотела своего в России, должно было идти через тебя. Я не хочу другого приемника (от приятие). Мне вообще ничего не нужно, кроме тебя.

Борис, тебе не будет ново во мне в глубине. Помнишь те годы? Ты просто возвращаешься на дно меня, жить молча. Эта весна была взрывом. (Из предполагаемой статьи о твоей прозе: Б<орис> П<астернак> взрывается сокровищами [1056].) Твоя весна 1926 г. взорвалась мной.

Борис, я опять буду называть твоим именем: колодец, фонарь, самое бедное, одинокое. Car mon pis et mon mieux — sont les plus déserts lieux ^{231} [1057]. Борис, это Я написала.

Это первые мои слезы, первые вообще слезы, которые вид<ит> мой сын. У тебя еще будут дети.

Буду присылать тебе, по возможности, всё написанное, без одной строки, пока не позовешь. Теперь я без фабулы, надо приниматься за Федру.

<3апись после письма:>