Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Вот Шмидт, встающий из твоей поэмы. Человек без чувства долга, малодушный. Бросает флот и едет «распутывать интригу» <оборвано>]

Какой Шмидт встает из твоей поэмы? Во-первых не моряк, без тени (просвета) морской чести. Чуть дома грызня — бросает флот и едет «распутывать интригу» [1095]. Где долг? Увозит с собой казенные деньги и… дает себя укачать вагону и обокрасть — неизвестному. Проснувшись, вспом<инает>, что он нелегал, ничего не делает и спасается в волне спячки. Речь в Севастополе не дана. Крупный пробел. Почему ты не дал Шмидта в деле. Шмидта в силе, дословного Шмидта? Речь же существует? (Хорошая, очевидно!) Дальше: его арестовывают. Что первое? Нытье и самолюбованье. В мичманской в рабочей блузе да влюблен. Гениально перед<ана> морск<ая> болезнь, но… стыдно за лейтенанта. «Ne daigne» ^{251} — вот ответ в таких случаях моряка, да и каждого порядочного человека — морю.

Мужское письмо [1096] — верх грубейшей, отврат<нейшей> самовлюбленности. Если ты хотел дать иронию — не вышла. (Верь моему слуху!) «А предмет статей и споров — и поборник правды — Шмидт». КАКАЯ МИЗЕРИЯ.

Борис, любишь ли ты своего героя? Мне кажется — пытаешься. Он весь обратен тебе. На коп<ейку> дела — на —— слова, и в общем нуль.

О Шмидте (вещи) я бы сказала так. Всё, что Пастернак — прекрасно, всё, что не Пастернак — посмешище. Прекрасны главы: Стихия, Марсельеза, и, частично, Ноябрьский митинг и Восстание [1097] (в последней жест матроса). Удручающе-явно́ четверостишие [1098] — А разве слова на казенном карнизе и т.д. Борис, я левой рукой изо всех сил держу правую, чтобы тут же (сошло бы за опечатку) не подписать

— Свои?!)
Свои.

П<отому> ч<то> свои, и Мукден, и Цусима, и слои, и казармы, давно-свои, кровно-свои. 4-стишие для цензора.

Я тебе предложу другое, Борис, дай измам перемолоться, — тоже (частью) свои будут.

Знаю, знаю, знаю, ты настолько не похож (ни на кого), что в желании дать настоящего человека, дал посмешище. Я бы сказал (поступил, почувствовал) так, следовательно Шмидт — «простой, настоящий» говорит, чувствует, делает именно обратное. Твой Шмидт — самохвал. Тот, кого любила Россия, и — это уже в са<мом> звуке фамилии — был застенчив.

Дело, Борис, еще и в языке. Письма Шмидта написаны на жаргоне. Если у 1905 г. не было своего языка, ты не должен был заставлять Шмидта писать письма, ты должен был дать его исключительно через жест. Ведь не то отвратительно, что он теряет деньги (хотя и это, — хорош моряк! хорош офицер! хорош вождь!) а то, что он, проснувшись, произносит. — Так и есть. Какое свинство. Нет пакета. Ведь он в эту секунду тошнотворен.

Вл<асти>, не долженств<ующие> любить 1905 г., долж<ны> б<ыть> в восторге, как и многие, тоже его не любящие, по сю сторону.

Не знаю, написал ли тебе С<лоним> [1099]. Он <нрзб.> вдохновлен. Слушай: есть у тебя одно совершенно античное место (мир, в котором сейчас живу) — клятва.

Клянитесь
Как тени велят вам [1100]

.

Клятва Стиксом. Ты об этом не думал, рада. Только <19>05 г. было бы — как трупы велят вам (виселицы, общие могилы, пр.).

Ах, Борис, почему на тебя этот груз?

_____

Соскучилась — стосковалась — по твоей новой прозе, по большой вещи без темы, где ты своб<одно> плав<аешь> и беспрепя<тственно> тонешь. Соскучилась по тайному, донному, спящему, бестемному, тёмному тебе. <Когда?> год конч<аешь>. Хотела спросить — какие еще будут главы, вспомнила — не переписыва<емся>. Разреши — mentalement ^{252} — писать тебе изредка, когда очень будет нужно. Только к мыс<ли> тв<оей> обращаюсь.

Впервые — Души начинают видеть. С. 269–271. Печ. по тексту первой публикации.

103-26. Б.Л. Пастернаку

<Сентябрь 1926 г.>

О Л<ейтенанте> Шм<идте> Б<ориса> П<астернака>. — Победа человека, к<отор>ый не есть ты, к<оторо>го в тебе нет. Победа всех против одного. Ш<мидт> ноет. Ш<мидт> слюнит. Ш<мидт> нытик. Слёзь и слизь.

_____

Письма Ш<мидта> — срифмованный жаргон 1905 г. [1101]

_____

Дети, вы меня сбросите!

_____

Дети, вы меня вспомните!

Впервые — Души начинают видеть. С. 271–272. Печ. по тексту первой публикации.

104-26. В.Б. Сосинскому

St. Gilles, 20-го сент<ября> 1926 г.

Дорогой Володя,

Спасибо за (прискорбное) оповещение [1102] и за милое поздравление Али. Посылаю Вам — наугад — ключ, ни к одной нашей здешней вещи не подходит, м<ожет> б<ыть> и есть тот. (У меня таких два.)

Если подойдет — все прежние просьбы и пояснения в силе, у меня здесь еще 3 недели сроку, сто́ит и на одну неделю.

Не подойдет — сберегите.

Что Ч<ер>новы? Когда возвращаются? Где селятся? [1103]

Как Ваши дела (служебные)? Пишете ли, и что?

У нас чудесно, райский сентябрь, но хозяева адовы, возненавидели нас, получив всю плату наперед единовременно, и сулят нам отъезд с мировым судьей и жандармами — неизвестно за что.