Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Живем мы на земле для того, чтобы не захотеть жить на ней еще раз.

Сердечный привет Вам и брату. Видитесь ли с Сережей? Как Вам нравится номер с С<ув>чинским? [1104]

Жив ли Дода, где, и что делает?

Везу три новых поэмы: С моря, Попытка комнаты, Лестница.

До свидания в половине Октября!

МЦ.

St. Gilles-sur-Vie (Vendée).

Av de la Plage

Ker-Edouard

Впервые — ВРХД. 1974. № 114. С. 210. СС-7. С. 83. Печ. по СС-7.

105-26. A.A. Тесковой

St. Gilles, 24-го сент<ября> 1926 г.

ДЛЯ ВАС ОДНОЙ.

Дорогая Анна Антоновна!

Какая трудная задача! Письмо, долженствующее убедить человека, меня не знающего [1105], что мне — внешне — плохо. Мне внешне всегда плохо, потому что я не люблю его (внешнего), не считаюсь с ним, не отдаю ему должной важности и с него ничего не требую. Все, что я люблю, из внешнего становится внутренним, с секунды моей любви перестает быть внешним, и этим опять-таки, хотя бы в обратную сторону, теряет свою «объективную» ценность. Так, напр<имер>, у меня есть с моря, принесенный приливом или оставленный отливом, окаменелый каштан — талисман. Это не вещь. Это — знак. Чего? Да хотя бы приливов и отливов. Потеряв такой каштан, я буду горевать. Потеряв 100 царск<их> тысяч рублей, в Госуд<арственном> Банке (революция) [1106], я не горевала ни минуты, ибо, не будучи с ними связана, не считала их своими, они в моей душе не числились, только в ухе (звук!) или в руке (чек), — на поверхности слуха и руки́. Не имев, их не теряла.

Чешское иждивение. Я всегда удивлялась, за что мне дают. Если бы кто-нибудь из них любил мои стихи — да, или меня лично — да, но так, вообще, на веру… Таинственно. Я знаю себе цену: она высока у знатока и любящего, нуль у других, ибо (высшая гордость) не «держу марки», предоставляю держать — мою — другим.

Для настойчивости в просьбах нужны — наивность, цинизм, бесстыдство: нужно поверить в то, что ты — для Чехии напр<имер> — фигура, поэт, для обществ<енных> деятелей — ценность, поверить в целый ряд несообразностей и внушить их другим. Или же: прикинуться дурачком, убогоньким, нищеньким: «по-о-дайте, Христа ради!»

Для первого я слишком скромна, для второго — слишком я, в обоих случаях — ТРЕЗВА.

Поэтому, и днесь и впредь, мои просьбы неубедительны: застенчивы, юмористичны (чего не прощают!), иногда — прямолинейны (что отталкивает), всегда своеобразны, т.е. с печатью моего образа, который сильным мира сего не нравится. Начинаю прошение — просыпается мысль, юмор, «игра ума». Если два раза «что́» или два раза «бы» — беру другой лист, не нравится, хочется безукоризненной формы, привычка слуха и руки.

Мне бы нужно списывать свои прошения, тогда бы они удовлетворяли и — удовлетворялись.

«Умираю с голоду» — «голодная смерть» — «страдаю общим малокровием» — не могу. Безвкусно, преувеличенно, грубо, неправдоподобно, не я. Я: «Несколько стеснена»… «жизненные условия тяжелы — как и полагается, впрочем» — и дело уже провалено: обобщение, убивающее частный (мой) случай. — Voila ^{253} —

_____

Если бы г<осподин> Г<ирса> был одной с Вами и со мной породы, это письмо было бы лучшим, ибо — вопль сердца! Но… это неправдоподобно, посему прилагаю другое письмо… которое буду сочинять час.

_____

О нас всех: Поездка С<ергея> Я<ковлевича> — сейчас — расстроилась. Поиски квартиры, устройство на́ зиму, II № Вёрст. Поедет, думаю, в начале декабря и к Вам не только «зайдет», но встречи с Вами и Вашими ждет и ей горячо радуется.

Квартира снята, — в 15 мин<утах> поездом от Парижа. Meudon. Лес. Отдельно садик для Мура. Жить мы будем с одной вшенорской семьей [1107], дом пополам. Так легче. Адрес пришлю на днях. Нынче 24-ое, выезжаем, д<олжно> б<ыть>, 1-го — 2-го. Тотчас же по получении от С<ергея> Я<ковлевича> точного адреса, пришлю Вам — еще отсюда.

Франц<узские> хозяйки не лучше чешских, гораздо хуже: уезжая надо лакировать шкафы и кровати, этого со мной в Чехии — да и нигде — не было. Грозят агентами и жандармами. Неизвестно за что. Очевидно, простое желание выжать из последних иностранцев (мы здесь последние, как были — первые) последнюю копейку.

Мур хорошо ходит и бегает, живой, ловкий, бесстрашный, лезет в море, как в ведро, и в ведро, как в море. Говорит мало, но понимает всё. Аля выросла, похудела, похорошела. В Париже будет учиться в школе рисования Добужинского и Билибина [1108]. Лучше чем гимназия, — и призвание и будущий заработок.

В письме с адресом будет — милая Анна Антоновна, приходите в ужас! — просьба о корзине, которая нам очень нужна. Мур из всего вырос, а там и чулки, и штаны, и пальто, — все чешские подношения.

_____