Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Да! Самое главное. Нынче (8-го февраля) мой первый сон о нем. Не не-все в нем было сном, а ничто [1212]. Я долго не спала, читала книгу, потом почему-то решила спать со светом. И только закрыла глаза, как Аля (спим вместе): «Между нами серебряная голова» — не иносказательная седая, а серебряная, металл, так я поняла. И — зал. На полу светильники, подсвечники со свечами, пол утыкан. Платье длинное, нужно пробежать не задевши. Танец свеч<ей>. Бегу, овевая и не задевая — много людей в черном, узнаю Р. Штейнера (видела раз, в Праге) [1213] и догадываюсь, что собрание посвящения. Подхожу к господину, сидящему посреди зала, в кресле. Взглядываю. И он с улыбкой: Райнер Мария Рильке. — «Ich weiss!» ^{270} Отхожу, вновь подхожу, оглядываюсь: уже танцуют. Даю досказать ему что-то кому-то и, за руку, увожу. — Другая комната, бытовая. Знакомые, близкие. Общий разговор. Он раздваивается: один он в углу, далеко от меня, молодой, другой — рядом — нынешний. У меня в руках кипящий чугун, бросаю в него щепку: Поглядите. И люди смеют после этого пускаться в плаванье! — «Я люблю море. Мое! — Женевское!» — «Почему Вы не понимали моих стихов, раз так чудесно говорите по-русски?» — «Да — Женевское. А настоящее, особенно Океан, ненавижу. В St. Gill'e…» И он, mit Nachdrang ^{271}: — «В St. Gill'e — ВСЁ хорошо», явно отождествляя Сен-Жиль с Жизнью. Все, говоря с ним, в пол-оборота ко мне — «Ваш знакомый», не называя, не выдавая.

Словом, я побывала в гостях у него, потом он у меня.

Живу им и с ним. (Мне еще одна встреча <варианты: событие, жизнь> предстоит в жизни — ты. Это будет проверка.) Грустно озабочена разницей небес — его и моих. Мои — не выше третьих, его последние, т.е. мне, после этой — еще много-много раз, он жил — в последний, м<ожет> б<ыть> в предпоследний. Вся моя забота (жизненная) — не пропустить в следующий раз (его последний).

Эта смерть, т.е. эта зияющая дыра здесь — как всё в моем порядке вещей. Это было лучшее, разве не естественно, что ушло. Первое совпадение лучшего для меня и лучшего на земле. Разве не естественно, что ушло. Ты очевидно еще чтишь жизнь, или на что-то от нее надеешься. Для тебя эта смерть не в порядке вещей, для меня такая жизнь — не в порядке, в порядке ином, моем нежизненном.

О Верстах. III № будет, дай для него стихи, если есть. № будет маленький. Я дам Письмо, а ты стихи, больше стихов не будет [1214]. Не поленись, высы<лай> сразу, лучше неизданное, поме<тим> перепечатк<ой>.

Да! главное. Как случилось, что ты центром письма взял [не наше с ним расставание], а твое со мной разминовение, потонувшее в огромности нашего с ним расставания. Для меня вторые ты и я начинаются со дня его смерти, здесь преемность <так!>. Борис, разве ты не видишь, что то разминовение, всякое когда живы — частность, о которой перед лицом сего и говорить не стоит. Там воля, решение, прочее, здесь: СТРЯСЛОСЬ.

Многое могла бы еще сказать тебе.

Будет время — перепишу и пришлю тебе обе вещи, ту, летнюю, эту, зимнюю. А пока — до свидания.

Дошло ли описание его похорон? [1215] Немножко узнала о его смерти: умер утром, пишут — будто бы тихо, без слов, трижды вздохнув. Скоро увижусь с русской, которая была его секретарем два последних месяца и видела его за два-три дня до смерти [1216]. Да! две нетели спустя ее получила от него подарок — немецкую Мифологию, издания 1875 г. — год его рождения [1217]. Последняя книга, которую он читал, была L'Ame et la Danse, Valéry [1218].

_____

Живу в страшной тесноте, в комнате втроем с двумя детьми, никогда не бываю одна, страдаю.

Впервые — Души начинают видеть. С. 285–287. Печ. по тексту первой публикации.

В архиве Цветаевой сохранился ее автограф, представляющий собой в виде отдельного листка вариант последней части данного письма:

Вариант

По опыту знаешь, что есть места недающиеся, невозможные, к которым глохнешь. И вот — 24 таких места в один день [1219]. Со мной этого не бывало.

_____

Живу им и с ним. Грустно-озабочена разницей небес — его и моих. Мои — не выше третьих, его, боюсь, последние, т.е. — мне еще много-много раз, ему — много! — один. Вся моя забота (жизненная) не пропустить в следующий раз (его последний).

Эта смерть, эта зияющая дыра здесь — как-то в порядке (моем) вещей. Первое совпадение лучшего для меня и лучшего на земле. Разве не ЕСТЕСТВЕННО, что ушло. За что ты́ — принимаешь жизнь? Для тебя эта смерть не в порядке вещей, для меня такая жизнь (о его говорю) — не в порядке, в порядке ином, здешний стирающем.

Да! главное. Как случилось, что ты центром письма взял не наше с ним расставание, а твое со мной разминовение, в огромности того расставания тонущее. Словом, начал с последней строки своего письма, а не с первой — моего (от 31-го). Борис, разве ты не видишь, что то разминовение, всякое, пока живы, — частность, о которой перед лицом СЕГО — и говорить совестно. Там: «решил», «захотел», «пожелал» — здесь: СТРЯСЛОСЬ.