Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Муру через 2 недели год [1191], сниму и пришлю. Кругломордый, синеглазый, в больших локонах. Аля — еще чуть-чуть и с меня, но переменилась мало, совсем не повзрослела. С<ергей> Я<ковлевич> измотан и измаян, глотает мышьяк и еще что-то, но мало помогает.

_____

О Рильке в другой раз. Германский Орфей [1192], то есть Орфей, на этот раз явившийся в Германии. Не Dichter — (Рильке) — Geist der Dichtung ^{266}.

_____

Да! Очень прошу Вас, дорогая Анна Антоновна, — если действительно состоится лекция обо мне М<арка> Л<ьвовича> С<лонима> — запомните возможно точнее, ведь это нечто вроде эпилога, нет, — некролога: целой долгой дружбы [1193]. Мне хочется знать, хорошо ли он знает — что́ потерял?

А о нем над гробом — хорошо сказали. Ребенок над разбитой игрушкой, с той разницей, что раньше сам ломал, а эта — сама сломалась [1194]. Что ломал-то — старые, а сломалась-то — новая!

Он совершено бездушный человек, бездушие беру не как порок, а как изъян ^{267} (не́ данное). Только двоих таких и знала. Первого сочла за ангела, второго за героя (да, да), оба оказались — просто — формой [1195].

С<лонима> я знаю лучше чем кто-либо.

Не забудьте, дорогая Анна Антоновна, возможно точнее, в его выражениях! — запомните лекцию. Просто, тут же запишите — что́ понравится. Это для меня проверка — очень любопытного, ибо совсем непонятного явления: полного подобия души — при полном отсутствии ее. А может быть — словесная душа? Не знаю.

_____

Мой тот свет постепенно заселяется: еще Рильке! А помните штейнеровское:

Auf Wiedersehen! ^{268} [1196]

_____

Нежно целую Вас, хочу к Вам в Прагу. Самый сердечный привет Вашей матушке и Августе Антоновне от всех нас.

Пишите.

М.Ц.

P.S. Корзина всё здесь: теперь из Парижа в Bellevue (15 мин<нут>! — едет две недели!)

Впервые — Письма к Анне Тесковой, 1969. С. 47–48 (с купюрами). СС-6. С. 353–354. Печ. полностью по кн.: Письма к Анне Тесковой, 2008. С. 54–56.

5-27. Е.А. Черносвитовой

<Около 15 января 1927 г.> [1197]

Дорогой друг; отвечаю Вам под непосредственным ударом Вашего письма [1198].

О смерти Рильке я узнала 31-го, под Новый год, от случайного знакомого [1199], и как-то ушами услышала, как-то ушами, т.е. мимо ушей. Осознание пришло позже, если можно назвать осознанием явления — действенное и вызывающее непризнание его. Ваше письмо застает меня в полном (и трудном) разгаре моего письма — к нему [1200], невозможного, потому что нужно сказать всё. Этим письмом с 31 декабря — живу, для него бросила «Федру» (II часть «Тезея», задуманного как трилогия — но из суеверия ———). Это письмо, похоже, никогда не кончу, потому что когда «новости» изнутри… Еще останавливает меня его открытость (письма). Открытое письмо от меня — ему, (Вы знали его и, может быть, узнаете меня.) Письмо, которое будут читать все, кроме него! Впрочем, может быть, отчасти сам его пишет — подсказывает. Хотите одну правду о стихах? Всякая строчка — сотрудничество с «высшими силами», и поэт — много, если секретарь! — Думали ли Вы, кстати, о прекрасности этого слова: секретарь (secret ^{269})?

Роль Рильке изменилась только в том, что, пока жил, сам сотрудничал с — , а теперь — «высшая сила».

— Не увидьте во всем этом русской мистики! Речь-то ведь о земных делах. И самое небесное из вдохновений — ничто, если не претворено в земное дело.

Очень важно для меня: откуда у Вас мой адрес? Из Bellevue ему писала всего раз — открытку, адреса не было, на Muzot [1201]. На последнее мое письмо (из Вандеи) он не ответил, оно было на Ragaz, не знаете, дошло ли оно? Еще: упоминал ли он когда-нибудь мое имя, и если да, то как, по какому поводу? Еще не так давно я писала Борису Пастернаку в Москву: «Потеряла Рильке на каком-то повороте альпийской дороги…» [1202]

_____

Теперь — важнейшее: Вы пробыли с ним два месяца, а умер он всего две недели назад. Возьмите на себя огромное и героическое дело: восстановите эти два месяца с первой секунды знакомства, с первого впечатления, внешности, голоса и т.д. Возьмите тетрадь и заносите — сначала без системы, каждое слово, черту, пустяк. Когда будете записывать последовательно, — все это встанет на свое место. Ведь это еще почти дневник — с опозданием на два месяца. Начните тотчас же. Нет времени днем — по ночам. Не поддавайтесь священному, божественному чувству ревности, отрешенность (от я, мне, мое) — еще божественнее. Вспомните книгу Эккермана, единственную из всех дающую нам живого Гёте [1203].

_____

Боюсь, что, получив мифологию [1204], буду плакать. Пока — ни одной слезы: времени нет, места нет (всегда на людях), а может быть, по чести, охоты нет: неохота — есть. Плакать — признать. Пока не плачу — не умер.