Марина Цветаева. Письма 1924-1927

Видишь, Борис: втроем, в живых, все равно бы ничего не вышло. Я знаю себя: я бы не могла не целовать его рук, не могла бы целовать их — даже при тебе, почти что при себе даже. Я бы рвалась и разрывалась, распиналась, Борис, п<отому> ч<то> все-таки еще этот свет. Борис! Борис! Как я знаю тот! По снам, по воздуху снов, по разгроможденности, по насущности снов. Как я не знаю этого, как я не люблю этого, как обижена в этом! Тот свет, ты только пойми: свет, освещение, вещи, инако освещенные, — светом твоим, моим.

На тем свету — пока этот оборот будет, будет и народ. Но сейчас не о народах.

— О нем. Последняя его книга была французская, Verger. Он устал от языка своего рождения.

(Устав от вас, враги, от вас, друзья,
И от уступчивости речи русской…
                 <19>16 г.)

Он устал от всемощности, захотел ученичества, схватился за неблагодарнейший для поэта из языков — французский («poésie») — опять смог, еще раз смог, сразу устал. Дело оказалось не в немецком, а в человеческом. Жажда французского оказалась жаждой ангельского, тусветного. Книжкой Verger он проговорился на ангельском языке.

Видишь, он ангел, неизменно чувствую его за правым плечом (не моя сторона).

_____

Борис, я рада, что последнее, что он от меня слышал: Bellevue ^{264} [1183]. Это ведь его первое слово оттуда, глядя на землю! Но тебе необходимо ехать.

Впервые — НП. С. 317–320. СС-6. С. 266–267. Печ. по кн.: Души начинают видеть. С. 277–278.

2-27. Б.Л. Пастернаку

Bellevue, 12 января 1927 г. [1184]

Дорогой Борис! Пересылаю тебе письмо М<ир>ского, которому не давала твоего адреса и которому умоляю его не давать [1185]. Причины внутренние (дурной глаз и пр.) — посему веские, верь мне. Если неловко писать на меня и давать мой (NB! самое лучшее бы: я — глушитель) — дай адр<ес> Союза Писателей или Поэтов или еще что-нибудь общественное. Он твоего адр<еса> (личного) домогается с такой страстью, что дать нельзя никак. Кроме того: Волхонка, д. № 14, кв. 9 — моя, не делюсь. При встрече расскажу и увидишь.

Пока тебе будет достаточно знать, что когда, на днях, зашел ко мне — тут же застлала от него рукавом портрет Рильке в газете [1186]. Твоя Волхонка и лицо Р<ильке> — однородность. Не предавай меня.

Обнимаю и жду письма.

М.

<На обороте конверта:>

Нарочно пишу на его письме, чтобы запечатать волю (его к твоему адресу), твою — к даче его.

М.Ц.

Впервые — НП. С. 320–321. СС-6. С. 266–267. Печ. по кн.: Души начинают видеть. С. 280–281.

3-27. В Комитет помощи русским ученым и журналистам [1187]

<От> Марины Ивановны Цветаевой-Эфрон

Прошение

Покорнейше прошу Комитет о предоставлении мне пособия.

Марина Цветаева-Эфрон

Bellevue (S. et О.)

31, B d'Verd

14-го января 1927 г.

Впервые — СС-6. С. 663. Печ. по копии с оригинала, хранящегося в архиве BDIC.

4-27. A.A. Тесковой

15-го января 1927 г.

Дорогая Анна Антоновна,

Итак — не приедете? Жаль. Почему-то поверила в чудо. Думали ли Вы о том (конечно думали!), что все, что для других — просто, для Вас — чудо (и наоборот). Бытовая поездка в Париж, силой Вашего желания, сразу теряет свои естественные очертания, рельсы загибают — в никуда.

Жаль, но не всё потеряно, и знаю, что силой своего желания когда-нибудь добьюсь.

«Мне так хочется, что заведомо безнадежно» — или: «Тем, что мне так хочется — заведомо безнадежно». Желание как обеспеченный неуспех (У Вас тоже так?) Желание как паралич жеста.

Не трусость. Не слабость. Не лень. Чувство судьбы. Heilige Scheu ^{265} — иначе не скажу.

_____

От всей души хочу Ва́с, к Вам, быть с Ва́ми. У меня с Вами покой и подъем (покой без подъема — скука. Подъем без покоя — тоска). Если бы Вы знали как мне ску-у-учно с людьми!

В Праге мне было лучше (между нами), была обездоленная и благородная русская молодежь, добрая, веселая и любящая семья Чириковых, был Сло<ним> (отпал? отстал? — «тот поезд, на который все — опаздывают» [1188], я — о поэте), — о Вас не говорю, было — при сравнительно нечастых — почему не чаще? — встречах — постоянно сознание Вашего сочувствия, сопутствия, присутствия. В Париже у меня друзей нет и не будет. Есть евразийский круг — Сувчинский, Карсавин [1189], другие — любящий меня «как поэта» и меня не знающий, — слишком отвлеченный и ученый для меня, есть сожительство с русской семьей [1190]: бабушка, взрослые сын и дочь, жена другого сына, внук — милые, но густо-бытовые — своя жизнь, свои заботы! — и больше нет ничего.

Так что — кажется главная моя, да нет — единственная моя радость с людьми — беседа — отпадает.

Окончательно переселилась в тетрадь.

_____