Читаем Марина Цветаева. Письма 1924-1927 полностью

Я никогда его не видела, и для меня эта потеря — в духе (есть ли такие?!). Для Вас потеря бывшего, для меня — небывшего. Потеря Савойи с ним — куда никогда не поеду, — провалившейся 31 декабря со всеми Альпами — сквозь землю… На некоторые места карты не хочу смотреть — как вообще ни на что.

Ко всему этому присоедините, что не принадлежу ни к одной церкви…


Впервые — Новый мир. 1969. № 4. С. 199, опубликовано по тексту, восстановленному А. Эфрон по черновой тетради М. Цветаевой. СС-7. С. 182–183. Печ. по: Небесная арка. С. 117–118.

6-27. Б.Л. Пастернаку

<Январь 1927 г.>


Борис. Странно, что все это — вторично. То письмо помнишь из Чехии? [1205] И свои слезы. И свой восторг: отец сказал, что жив.

Сейчас слезы. Жди восторга: Отец скажет, что жив! <вариант: Отцовского слова>

Еще одно: с содроганием поняла, что вещь о нас двоих «Попытка комнаты» — не о нас, а о <пропуск одного слова>. Пиша ее, не понимала: почему так жутко (ожидание явления). И горевала: почему — все-таки — нелюбовно. Перечти Элегию [1206]: дважды поймешь.

О Борис, Борис! Вся поэма — пророчество! Конец страшен.

Нам не то с тобой на роду.

Начинаю вживаться в весть. Отовсюду — зн<аки> и зовы.


Впервые — Души начинают видеть. С. 282. Печ. по тексту первой публикации.

7-27. C.H. Андрониковой-Гальперн

Дорогая Саломея!

Мольба об иждивении. В этом месяце — туго, потому что не напечатала ни одной строки. Если можно, вышлите: под угрозой газа и электричества.

_____

Тщетно ждала Вашего письма и приезда — помните, хотели? Часто хотела писать сама — причина неприезда та же: нежелание, чтобы Вас не было дома, нежелание, чтобы Вы были дома — с другими. Давайте сговоримся. Что скажете о следующем вторнике (15-го)? Хотите — Вы ко мне? Впрочем, как захочется, у Вас свободнее, но у меня увидели бы Мура, которому 1-го исполнилось 2 года («ДЖА» «ГУОДа»).

Целую Вас и люблю.

МЦ.

Bellevue (S. et О.)

31, Bd Verd

8-го февр<аля> 1927 г.


Впервые — СС 7. С. 102–103. Печ. по тексту первой публикации.

8-27. Б.Л. Пастернаку

<Около 9 февраля 1927 г.>


Дорогой Борис. Твое письмо похоже на отписку: причина — страх, что вообще не напишешь, так<ое>, т.е. <над строкой: а под страхом> тайное нехотение письма, сопротивление письму. Впрочем — и не тайное: раз с первой строки: — потом опять замолчу.

Такое письмо не прерывает молчания, у меня даже нет чувства, что таковое (письмо) было. Поэтому все в порядке, в порядке и я, упорствующая на своем отношении к тебе, на своем отнесении себя к тебе, в котором окончательно утвердила меня смерть Рильке. Его смерть — в ее динамике <над строкой: жизн<енной> действ<енности>> — право к сущ<ествованию> мое с тобой.

Грубости удара я не почувствовала (твоего «как грубо мы осиротели») [1207]. Что почувствовала, узнаешь из вчера законченного (31-го, в день вести — начатого) письма моего к нему, которое как частное письмо друзьям прошу не показывать. Сопоставление Рильке и Маяковского для меня, при всей (?) любви (?) моей к последнему — кощунственно. Кощунство (давно это установила) есть несоответствие.

Очень важная вещь, Борис, о которой давно хочу сказать. Стих о тебе и мне — начало лета — оказался стихом о нем и мне, КАЖДАЯ СТРОКА. Произошла любопытная подмена: стих писался во время моего крайнего сосредоточия на нем, а направлен был — сознанием и волей — к тебе. Оказался — мало о нем! — о нем сейчас (после 29-го декабря), т.е. пред восхищением, т.е. прозрением. Я просто рассказывала ему, живому, к которому же СОБИРАЛАСЬ! — о встрече с ним — ТАМ. Вещь называлась «Попытка комнаты» и, направленная на тебя, казалась странной — до такой страсти отрешенной и нелюбовной. Прочти внимательно, вчитываясь в каждую строчку, ПРОВЕРЬ. Этим летом, вообще, писала три вещи: 1) Вместо письма [1208] 2) Попытка Комнаты и <3)> «Лестница» — последняя, чтобы освободиться от средоточия на нем — здесь, в днях, по причине ЕГО, МЕНЯ ЕЩЕ В ЖИЗНИ и (оказалось!) завтра — смерть — безнадежного. Лестницу наверное читал? П<отому> ч<то> читала Ася [1209]. Достань у нее, исправь опечатки.

Достань у Зелинского (если в Москве, а если в Париже — все-таки достань) 2 № Верст, там мой Тезей — трагедия — I часть. Писала с осени вторую, но прервалась письмом к Рильке, которое кончила только вчера (в тоске) [1210].

Спасибо за любование Муром [1211]. Лестно (сердцу). Да! У тебя в письме: звуковой призрак, а у меня в Тезее: — Игры — призрак и радость — звук. Какую силу кстати обретает слово призрак в предшествии звукового, какой силой наделен такой звуковой призрак — подумай.

Когда едешь? Имя Святополка-Мирского — Димитрий Петрович.

Перейти на страницу:

Все книги серии Цветаева, Марина. Письма

Похожие книги

Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов
Том 4. Материалы к биографиям. Восприятие и оценка жизни и трудов

Перед читателем полное собрание сочинений братьев-славянофилов Ивана и Петра Киреевских. Философское, историко-публицистическое, литературно-критическое и художественное наследие двух выдающихся деятелей русской культуры первой половины XIX века. И. В. Киреевский положил начало самобытной отечественной философии, основанной на живой православной вере и опыте восточно-христианской аскетики. П. В. Киреевский прославился как фольклорист и собиратель русских народных песен.Адресуется специалистам в области отечественной духовной культуры и самому широкому кругу читателей, интересующихся историей России.

Александр Сергеевич Пушкин , Алексей Степанович Хомяков , Василий Андреевич Жуковский , Владимир Иванович Даль , Дмитрий Иванович Писарев

Эпистолярная проза
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.
Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

П. А. Флоренского часто называют «русский Леонардо да Винчи». Трудно перечислить все отрасли деятельности, в развитие которых он внес свой вклад. Это математика, физика, философия, богословие, биология, геология, иконография, электроника, эстетика, археология, этнография, филология, агиография, музейное дело, не считая поэзии и прозы. Более того, Флоренский сделал многое, чтобы на основе постижения этих наук выработать всеобщее мировоззрение. В этой области он сделал такие открытия и получил такие результаты, важность которых была оценена только недавно (например, в кибернетике, семиотике, физике античастиц). Он сам писал, что его труды будут востребованы не ранее, чем через 50 лет.Письма-послания — один из древнейших жанров литературы. Из писем, найденных при раскопках древних государств, мы узнаем об ушедших цивилизациях и ее людях, послания апостолов составляют часть Священного писания. Письма к семье из лагерей 1933–1937 гг. можно рассматривать как последний этап творчества священника Павла Флоренского. В них он передает накопленное знание своим детям, а через них — всем людям, и главное направление их мысли — род, семья как носитель вечности, как главная единица человеческого общества. В этих посланиях средоточием всех переживаний становится семья, а точнее, триединство личности, семьи и рода. Личности оформленной, неповторимой, но в то же время тысячами нитей связанной со своим родом, а через него — с Вечностью, ибо «прошлое не прошло». В семье род обретает равновесие оформленных личностей, неслиянных и нераздельных, в семье происходит передача опыта рода от родителей к детям, дабы те «не выпали из пазов времени». Письма 1933–1937 гг. образуют цельное произведение, которое можно назвать генодицея — оправдание рода, семьи. Противостоять хаосу можно лишь утверждением личности, вбирающей в себя опыт своего рода, внимающей ему, и в этом важнейшее звено — получение опыта от родителей детьми.В формате PDF A4 сохранен издательский макет.

Павел Александрович Флоренский

Эпистолярная проза