Марина Цветаева. Письма 1924-1927

5 минут одиночества. В голове точно зажигается лампочка — 150 свеч!

Не сон, не покой, — досуг (тот свет)

Хороший конь не будет отдыхать больше, чем ему надо, а надо ему мало, п<отому> ч<то> он сильный <вариант: хорош>. Дайте отдохнуть коню. Только кляча не требует отдыха — всё равно умирать.

_____

О мундштуке. Без подлежащего, без сказуемого, какими путями сказанное тобой — дошло. Вот минута, когда [слово перерастает слово, оконч<ание> слиянья с вещью, ОНА. Чудесам — прости меня, Господи! — поэты учатся не у священников] слову грозит опасность (еще секунда — его не будет), отказавшись от всех своих охранных грамот и прав на жительство оно становится чистым духом, самой вещью, тем, о чем, в данном случае — ртом, твоем на моем.

…Не так как мне видится? Мне никак не видится, да и тебе никак, видятся лампы и головы. Наши с тобой — dans un temps inexistant ^{336}. Думаю, впереди большая уступка: чтобы сохранить всё, отдать всё. Ты же им продашь меня за ——. Есть выход, Борис, невозможный, изумительный, о нем в одной из своих Geschichten vom lieben Gott ^{337} знал уже (!) и Рильке выход всего будущего (всего настоящего в будущее), ибо при моей страсти к бывшему, я в вопросе семьи и любви конечно человек будущего — идущего на нас с островов сестер. Знаешь, как в карт<ах>. Для себя — для дома — для сердца — как сбудется — чем кончится — на чем успокоится. Меньше с Бога, судьбы, тебя не возьму.

То, чего никак не мог понять герой горы: (кстати, получил письмо?) [1528] то, за что я его так любила: невозможность, незаконность, кощунственность, богопротивность совместной жизни, этого чудовищного размель<чения>. Я за наезды, Борис, за женскую пещеру и мужскую охоту. За логово и лес. За́ очаг (о, не иносказательный, красный, с дымом и треск<ом>!) и колчан. Волчье начало, Борис. И еще одно: я бы не вынесла — ты бы не вынес — ни одного отхода, ни одного вполоборота, для этого нужно два берега и посреди река, очень большая, чтобы ни дома ни дыма, только общий ландшафт который и есть душа другого, взгляд с того света.

Возвращ<ение> к другому вопреки, обречен<ность> друг на друга. Расскажи К<оллон>тай [1529], ей наверное понравится.

Книга (последняя корректура) сдана.

Всё ты один — во всех местах.
Во всех мастях, на всех мостах.
Моими клятвами — мостят!
Моими вздохами — снастят! [1530]

20 октября

Борис, ты опередил мой ответ, который читаешь впервые, т.е. ты услышал и опроверг мое «в порядке вещей». — «Ты такую жизнь считаешь естественной, я — нет». Не <оборвано>.

Борис, я вообще жизнь всю считаю неестественной, т.е. мне в ней — всей — не живется, не только в моей. Моя — частность всей, ярая частность, т.е. ее, моей, тесность — есть именно, точь в точь тесность всей. Вся именно такова как моя. Если моя несколько черней соседской — Царя Соломона, скажем — то говорим-то мы, он сверху, я изнизу — одно, и с совершенно одинаковым правом, — опыта, он: избытка, я — недостатка. А — впрочем, и он недостатка: времени: Nur Zeit! ^{338} (Гениальный стих кажется Dehmel'a [1531], рассказанный мне кем-то своими словами. У нас есть всё: дом, хлеб, дети, пр. — Nur Zeit.)

Странная вещь, Борис, из Советской России у меня один опыт и один вывод: стыд имущества, стыд счастья. Мне несвойственно в довольстве, мне неловко <пропуск одного слова> мне лучше так. Это я о своей бессмертной душе.

О себе в днях же: да, тяжело, да, хочется писать, да, хочется, чтобы Аля училась, а Мур летом уезжал, а С<ережа> не играл в кинематографе с 6 часов до 8 часов вечера за 40 франков, да, много чего. Ннно (кажется, опять бессм<ысленно> ввязалась!) зато, на Страшном суде мне будут отвечать, а я буду спрашивать, зато, что бы ни делала — невинна, в тебе (заскок в будущее) невинна! Счастливая жизнь и Б<орис> П<астернак> — жирно. Ты каждым моим днем, чем черней — тем чище! — заслуживаешься. — Кстати, нынче полдня разыскивала и приводила в порядок твои письма. Письма того лета — сэн-жильские, в одном пакете с письмами Рильке, так и оставила. Последнее его слово ко мне: «Erkennst Du mich so, auch so?» ^{339} Не горюй, Борис, что не успел ему ответить: нет ответов, есть оклики — отклики. Он заранее прочел твое последнее, раньше, чем получил твое первое. Кстати, уверенность на которой строю: буду умирать — придет за мной. Он ведь, конечно, ангел. Сразу ангел. Когда приедешь, прочтешь его письма. Раз Рильке есть, не нужно ни газет, ни событий

О 1905 г. и мне тебе нынче написал Сувчинский. Кстати, вчера С<ережа>, доказ<ывая> кому-то что-то: «Крупнейшая вещь Б<ориса> П<астернака>, т.е. 1905 г.» и т.д. (говорил о социальной базе писателя.) Ты в нашей семье живешь как свой.

Впервые — Души начинают видеть. С. 410–413. Печ. по тексту первой публикации.

76-27. Б.Л. Пастернаку

22 октября <1927 г.>