Марина Цветаева. Письма 1924-1927

[Борис, вчера твое письмо о полете [1532]. Что ж, Борис, — эврика!]

Борис, понимаешь ли ты сам значение для тебя этого дня. Тобою открыт новый мир, твой второй дождь, уже ставший — в определении тебя — общим местом и посему — ощущала это с тоской — нуждавшийся в заместителе. Борис! Ведь еще ничего о полете, а о воздухе — только моя поэма, еще не вышедшая [1533].

Борис, слов нет, чтобы высказать тебе всю радость, всю веру. Новая эра, вторая песнь твоего эпоса, Борис. Это Бог тебя, Борис, вознаградил за Шмидта. (Женя [1534] твой конечно будет летчиком?) Помнишь, в одном письме я говорила тебе: пожалуйста без людей, эпос вселенной. И Асе говорила: Библию по возможности без народов. Тот вздох у тебя есть. Помнишь — 3 день творения, Борис, в неумелой статье о тебе [1535]. И вот — сбылось.

Давай по чести: что́ могло заткнуть в тебе зияющую вопиющую дыру, оставленную Годом. Соприкоснувшись с Годом — народом — эпосом — не мог же ты вернуться к — давай по чести — меньшему: — доказ<ательство> сирень и ландыши [1536], мастерские и этим обреченные. Ты не мастер, Борис, упаси Бог, ты вечный ученик сил. И вот — на выручку — воздух: ПРОСТРА-А-АНСТВО.

Один страх, Борис, — твоей доверчивости и щедрости в радости. Пойдешь по разным Маяковским и Асеевым разносить заразу бездны, учуют, полетят, напишут, и хорошо, конечно, и ты не будешь фактически — первым, что в данную минуту — и через 100 лет — мне — истории — важно. Ах, если бы я могла отсюда заткнуть тебе глотку! Будь я с тобой, знаешь, что бы я сделала: защелкнула бы тебя на ключ: пиши, потом — толчок в спину — неси. — Точное мое хотение: брось всё остальное и приним<айся> тотчас же. Отстояться — отслоиться — вздор. Отстояться — часто <подчеркнуто дважды> — рассосаться! Ведь это же болезнь, Борис, если моя — fièvre pourpre ^{340} (Св. Августин) [1537], то твоя — fièvre-azur? ^{341} нет — éther ^{342}, м<ожет> б<ыть>, не важно, сам найдешь.

А теперь о маленькой частности. «Я взял с собой Женю» — первая мысль: счастливец! с таким отцом — такое! И — укол. И весь сеанс кинематографа — душевная щемь — тоска, нежелание вернуться к письму. Только много потом озарило: да вовсе не с мальчиком! И — странно — полный покой, точно ты один летал <над строкой: и летчик>. Тут я ревновала конечно к предвосхищенным воспоминаниям его, отстоящим в будущем, в котором — если вспомнит 70 л<ет> — меня конечно не будет. В этом полете его с тобой была моя смерть: моя нечислимость в твоей жизни — в его воспоминаниях. Мое двойное отсутствие. А так —

[А Женя — что ж, современница [1538]]

А вот моя встреча с авиацией. В Трианоне. Месяца три назад. Разгар лета и леса, деревья внуки тех деревьев, под которыми бегал дофин с сестрою. Ни души! Спиленный дуб. — Считание кругов. — Считают из серед<ины> к окружн<ости> — С<ережа>, и обратно — жена Сувчинского [1539]. Так как направлений только два, [а я третья] уступаю, ничего не считаю, гляжу в небо и, кстати, на очередной авион, который вдруг начинает трещать (С: «Глядите! Глядите!») и падать с чем-то черным рядом. — Разбился. — Летим. Бог весть откуда — только что парк был пуст — со всех сторон люди. Сторож, потерявший ключ от ближайшей калитки. Упал рядом, но за оградой парка, т.е. за рвом, пробуем прыгнуть — глубина и вода, бежим рвом, ров не кончается, словом, когда подходим к фруктовому садику ^{343}, в который суждено было упасть летчику — от авиона ни следа: в щепы! Карета скорой помощи — на́ смерть. Протискиваемся: вроде Муркиных игрушек к вечеру водворения: жесть, фанера, куски шелка — легчайшее, ненадежнейшее, что́ есть. И эти лоскутья, клочья, осколки жадно разбирает толпа, особенно женщины, особенно мальчики. Porte-bonheur ^{344} вроде дерева висельника? Киплю и — через минуту — в руке зазубренная щепа: на память — для Али. Домой — т.е. к верс<альскому> вокзалу — бесконечн<ым> шоссэ, мимо лавчонок и трактиров, серебром застав. — Так они вправду серебряные?

Разбившийся на самых днях должен был лететь в <нрзб.>.

_____

NB! Если бы ты видел морду (широкую, умную, бритую, барскую, — лицо Воскресения из Человека, который был Четвергом) [1540], с которой П.П. Сувчинский просил у меня твой адрес: — «А можно адрес Пастернака?» Как-то и опасливо и умоляюще и развязно. Он верно думал, что я и с ним начну как с Мирским: Через год-де, да еще <оборвано>

Впервые — Души начинают видеть. С. 415–417. Печ. по тексту первой публикации.

77-27. C.H. Андрониковой-Гальперн

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

28-го Октября 1927 г.

Дорогая Саломея,

Ни йоты, ни тени, и дезинфекция и чистка, все в порядке, жажду Вас видеть, спасибо за иждивение, целую, жду письма.

МЦ.

Впервые — СС-7. С. 110. Печ. по тексту первой публикации.

78-27. Б.Л. Пастернаку

<Конец октября 1927 г.>