Марина Цветаева. Письма. 1928-1932

Дорогая Раиса Николаевна! Пишу Вам в 6 ч<асов> утра, в темноте, то есть при свете, — сейчас везу Мура в город, в детскую клинику, на показ врачу — жесточайший бронхит, который у него, по примеру прошлых лет, затягивается обычно до весны. Коварный неопределенный здешний климат.

Вернувшись напишу Вам по-настоящему. Пока же: самое горячее — и смущенное — спасибо за присланное [1219]. Это меня растравляет, именно от Вас я бы не хотела ничего, именно потому, что Вы так относитесь.

Сейчас иду будить — и одевать — и кормить — и увозить Мура. Для него поездка на метро — счастье. Нынче же постараюсь найти какую-нибудь его похожую карточку из Савойи. Обнимаю Вас. До письма!

                             МЦ.

<Приписка на полях:>

Как страшно по утрам воют фабричные трубы!

Впервые — Минувшее. С. 239. СС-7. С. 325. Печ. по СС-7.

54-30. Р.Н. Ломоносовой

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

4-го дек<абря> 1930 г.

                             Дорогая Раиса Николаевна!

У нас первые морозные дни, совпавшие с первыми рождественскими витринами. Нынче я целый день провела в Париже, в погоне угадайте за чем? — частью центрального отопления, а именно ручки для протрясания пепла, без которой надо ежечасно печь выгребать руками, что я уже и делаю целый месяц. Ручка эта, оказывается, называется ключом (хотя ничего не открывает), а ключа этого нигде нету. Вот я и пропутешествовала из одного «Grand magasin» в другой, с тем же припевом.

Но дело не в этом — по́ходя увидела предрождественский Париж, а главное, в перерыве между 12 ч<асами> и 2 ч<асом>, когда все завтракают, побродила по знаменитым «quais» [1220] с их книжными ларями. Продавцы обдували и обметали особенно ценные книги, или просто дули себе на руки от мороза. Чего только в этих ларях нет: и какая-то ржавчина, бывшая оружием, и сомнительные миниатюры, и несомненно-поддельные подписи великих людей, и несомненно-достоверный хлам, которому имени (и применения) нету! За 2 ч<аса>, которые я там прогуляла, дожидаясь открытия печных лавок, никто ничего не купил. Эти продавцы, неизбежно — философы.

Были чудные гравюры: какие-то девушки с овечками, и Дианы с ланями [1221], и старый Париж — и старый Лондон. Унесла их всех мысленно с собой, даже не их, а их время — когда они были последним словом новизны и даже моды. (Тогда они были хуже.)

А последнее слово парижской моды: гвозди, по которым надо переходить перекрестки. С 1-го января — за неповиновение — штраф. Шоферы ругаются, пешеходы ругаются, полицейские ругаются. Вспоминаю спокойные лондонские обычаи, — в Лондоне я совсем не боялась машин. Память у меня о Лондоне — была раз в жизни, 5 лет назад — самая волшебная: король, туман, студенты с факелами, река идущая вспять, мохнатые собаки в Hyde Park'e… [1222]

_____

Жизнь идет. Мои учатся, только Мур дома, в обычной простуде. Сдала стихи к Маяковскому, когда выйдут (в декабрьском № Воли России) вышлю. О Числах помню. Они у меня даром выпросили 5 автографов для вклейки в 1 тысячефр<анковые> (!!!) нумера, посмотрим, дадут ли даром две книги [1223]. Пошла на хитрость, играя на их славолюбии: дескать для отправки, с оказией, в Сов<етскую> Россию. А пойдут в Оксфорд! [1224]

Сейчас надо бежать в аптеку за лекарством Муру, через четверть часа закрывается.

Пойдите, если не были, на потрясающий фильм по роману Ремарка: «На Западном фронте без перемен». Американский. Гениальный [1225]. Знаю, что в Лондоне уже давно идет.

Обнимаю Вас, спасибо за все, скоро вышлю русского Мо́лодца. Пишите о себе и здоровье Чуба [1226].

                             МЦ.

P.S. Забыла добавить, что ключ от печки все-таки нашла. Теперь буду беречь «пуще ока».

Мой Броун молчит упорно: думаю, что потерял иллюстрации Гончаровой.

Впервые — Минувшее. С. 239-240. СС-7. С. 325-326. Печ. по СС-7.

55-30. Р.Н. Ломоносовой

Meudon (S. et О.)

2, Avenue Jeanne d'Arc

8-го декабря 1930 г.

Дорогая Раиса Николаевна! Представьте себе: мой Броун — нашелся! И, представьте себе: один его издатель прогорел, а другой обокраден своим компаньоном, после чего уединился в деревню — со всеми рукописями и иллюстрациями. Там его навестил Броун — который сейчас в Норфольке — и, посочувствовав, извлек у него свой перевод и гончаровские картинки. Броун утешает, что через годик-другой…

И — мысль: нет ли у Юрия Владимировича знакомого издательства в Америке? Американцы, когда платят, чудесно платят (NB! не всегда платят, особенно если это русские американцы).

Не может быть, чтобы все американские из<дательст>ва прогорели?!

В книге сто с чем-то страниц текста (стихотворного) и 16 отдельных иллюстраций, не считая заставок и концовок. Мирский (знаток) броуновским переводом очень доволен, говорит: замечательно.

Нынче своего Мо́лодца (французского) несу к пастернаковскому другу, писателю Шарлю Вильдраку, пьеса которого на днях пойдет в Comédie Française [1227].