Марина Цветаева. Письма 1937-1941

Но так как мне еще нужно достать китайские книги, а Мур очень устал, укладываю его пока одетого на постель, решив не спать и ждать что́ будет — а сама сажусь читать Дон-Кихота. (Детские колонии рядом не эвакуированы, значит — дышать можно: я больше всего боялась задохнуться еще до пожара.) Читаю и — пока — дышу. Мур спит. На часах — час. Вдруг — гигантская молния, такой же удар грома, всё полотно потолка — ходуном и барабанный бой по нашей весьма отзывчивой крыше: прямо как по голове! Ливень. — Да какой! Лил всю ночь. Утром — лужи как от прилива, что́ здесь немыслимо — из-за всасывающего песка. (Здесь земли — ни пяди.) Ливень лил всю ночь, и мы не сгорели, но выгорели целые поселки рядом — и целые леса.

М<аргарита> Н<иколаевна> с Ирусей всю ночь не сомкнули глаз: как только Ируся — смыкала, М<аргарита> Н<иколаевна> — будила: — Смотри, смотри, Ирусик, п<отому> ч<то> (нужно надеяться) ты такого пожара больше не увидишь. М<аргарита> Н<иколаевна> говорит — она такого зарева не видала с пожара тайги. И на фоне зарева — непрерывные молнии — грозы длившейся всю ночь.

Всю ночь автомобили соседних с нею дач возили народ и скарб из горящего Moutchic’a — концов сто, просто — летали. Было мобилизовано всё мужское население Lacanau — оттого и выли сирены. (Поздравляю дачников congé payé — приехавших в этот день! И, особенно — вечер: последняя мишлинка из Бордо — а 8 ч<асов>, а в девять — началось.)

Утром купила Petite Gironde[146] — где 1000 гектаров, где еще больше, пылали два плажа: Mimizan-Plage и Biscarosse-Plage, не говоря уже о лесных местах! Спасали сенегальцы и волонтеры. Словом, пожар был колоссальный, и длился он четверо суток, п<отому> ч<то> вчера еще горело, 4-ый день.

Из разговоров (когда уже прошла опасность, утром, один местный житель — дачнику) — Vous voyez ces forêts? Là… là… Eh bien c’est un fourré avec des lianes inextriquables… C’est plein de serpents… Alors, personne n’a pu entrer — impossible — et on laissé ça flamber…^{48}

(Мне особенно понравились серпаны^{49}, к<отор>ых пожарные, верней солдаты, испугались во время пожара — точно серпаны в горящем лесу — остаются!)

Аля, сгорели все цикады.

Хорошо мы удружили М<аргарите> Н<иколаевне>: в первое купанье утонула Ируся, а через несколько дней они обе чуть не задохнулись от пожара. Lacanau-Ocèan. Ируся всё время считает дни — когда домой. Здесь плавать совершенно нельзя — из-за течения. И непрерывных огромных волн, нынче нас с ней чуть не убило. А мне — нравится.

Я бы дорого дала, чтобы знать что́ М<аргарита> Н<иколаевна> пишет о Lacanau В<ладимиру> И<вановичу>, в Winneik’y[147].

Пожар был — от бомбы упавшей с авиона — (какого — не говорят, м<ожет> б<ыть> — манёвры?) и врывшейся в землю больше чем на метр. Собиратель смолы тут же побежал на ближайший телеф<оный> пункт, но было поздно: всё пылало.

<На полях 1-го листа:>

NB! Рассмотри бандероль: марки наклеивала почта — м<ожет> б<ыть> неверно наклеены? Хотя легко вытащить, для ценз<уры>, и не расклеивая, веревки не было, была эта обёртка. Ируся в Амер<ику> посылает множество журналов — и отлично доходят. Попытаюсь нынче послать простым, но не взыщи если не дойдут. Посылаю простым 10-го, во вторник. Мур сейчас опустит, вместе с письмом. Запомни: отосланы 10-го. Огромное спасибо за Мурины журн<алы>, все их читают.

Впервые — НИСП. С. 367–371. Печ. по тексту первой публикации.

33-37. Б.Г. Унбегауну

                                                             Дюнная запись

Lacanau-Océan (Gironde)

Av des Frères Estrade

Villa Coup de Roulis

5-го сентября 1937 г., воскресенье

               Дорогой Борис Генрихович,

Вот что́ у меня в записной книжке стоит под буквами Б<орис> Г<енрихович> — карандашом запись на дюнах посылаю tel quel^{50}:

— Я всегда думаю о Вас когда хожу и гляжу, а так как ходить и глядеть — полжизни, то и выходит, что я полжизни думаю о Вас.

С Вами бы мне нравилось все то, что мне не нравится — или мало нравится, не говоря уже о том, что нравящееся нравилось бы в тысячу раз больше, — ибо с Вами у меня помимо вещи, на которую я гляжу — будь то́ море, старый камень, Ваша Таня или даже ее карточка — еще Вы́ глядящий на вещь: Ваше глядение на вещь — на которое я нагляжусь, ибо та́к глядеть, с таким вниманием, и пониманием, и любовью — одному дано на тьму тьм. Та́к вещь чувствовать — и так ее знать.

Вот этого сочувствующего знания вещи (я даже не знаю — с какого краю знают!) я была лишена всю жизнь, в себе и других, ибо я, после жалких беспомощных вопросов о том или ином, еще всегда оказывалась о ирония! — более знающей: больше — знающей.