Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

Не давайте святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас.

Мф 7:6

Глава VI

Ни к городу и ни к селу —

Езжай, мой сын, в свою страну, —
В край – всем краям наоборот! —
Куда назад идти – вперёд
Идти, – особенно – тебе,
Руси не видывавшее
Дитя моё… Моё? Её —
Дитя! То самое быльё,
Которым порастает быль…

Марина Цветаева

Как считал Конфуций, страшно не умереть, страшно жить, почти умирая. Если следовать этой мудрости, судьба сына Марины Цветаевой, Георгия Эфрона, или Мура, как его называли близкие, выдалась поистине трагической.

Гибель на фронте Георгия Эфрона окажется самой загадочной страницей семьи Цветаевых. Официально многие годы он считался пропавшим без вести. И это при том, что, участвуя в боевых действиях в составе действующей армии, был ранен и, если верить полковому приказу, даже отправлен в медсанбат.

«Над нашей семьёй так долго висело это двусмысленное „пропал без вести“», – сетовала в разговоре с военкором Станиславом Грибановым Анастасия Ивановна Цветаева. Бывший лётчик-фронтовик, подполковник Станислав Викентьевич Грибанов в поисках истины вокруг гибели Георгия Эфрона в семидесятые годы проделал поистине титаническую и неоценимую работу. Взявшись помочь Цветаевым, он для начала углубился в архивы, затем стал рассылать сотни писем – тем, кто призывался вместе с Эфроном из московского райвоенкомата, бывшим солдатам и командирам 437-го стрелкового полка, в котором, как выяснил, Георгий воевал, медсанбатовским врачам, медсёстрам, санитаркам, местным жителям Витебщины, где погиб сын известной поэтессы. Мало того, Грибанов сделал своего рода «ход конём»: выписав в Центральном паспортном столе сотню адресов парней, призывавшихся из Москвы и Подмосковья и оказавшихся в одном полку с Эфроном, а также лечившихся в 183-м медсанбате, разослал по этим адресам запросы. Много писал в белорусские деревни, местечки и города; письма летели в Башкирию, Армению, Татарстан…

Результат не заставил себя долго ждать. Действуя умело и со знанием дела, Грибанов установил, что 28 мая 1944 года Георгий Эфрон был зачислен в 7-ю стрелковую роту 3-го стрелкового батальона 437-го стрелкового полка 154-й стрелковой дивизии, которая входила в состав 6-й армии (командующий – генерал-полковник И.М. Чистяков) 1-го Прибалтийского фронта (генерал-полковник И.Х. Баграмян). Три месяца до этого Эфрон находился в 84-м запасном стрелковом полку в подмосковном Алабине, где учили стрелять, ползать по-пластунски, обращаться с гранатами…

«26-го февраля меня призвали в армию, – напишет Георгий в одном из писем сестре Але в июне 1944 года. – Три месяца пробыл в запасном полку под Москвой, причем ездил в Рязанскую обл. на лесозаготовки. В конце мая уехал с маршевой ротой на фронт, где и нахожусь сейчас. Боёв ещё не было; царит предгрозовое затишье в ожидании огромных сражений и битв…»[136]

Георгий не ошибся: впереди его ждали «сражения и битвы»… В первых числах июля 1944 года рядовой Эфрон убудет «на излечение в 183 медсанбат по ранению», после чего пополнит скорбный список пропавших без вести.

183-й медсанбат, куда отправили раненого Эфрона, как свидетельствовал Грибанову офицер полка Долгов, находился примерно в четырёх-пяти километрах от деревни Друйка, за высотку у которой разгорелся бой 7 июля[137]. Однако в книгах учёта этого военно-лечебного учреждения фамилия Эфрон не значится. По крайней мере, среди умерших от ран – точно.

После войны останки погибших в ходе операции и захороненных в разных местах советских солдат перезахоронят в братские могилы г. Браслава и г. Друи (Витебская область Белоруссии). В братской могиле в Браславе («воинское захоронение № 4046») найдут упокоение 432 наших солдата и офицера, 49 из которых – неизвестные. Среди имен, высеченных на её плитах, вы не найдёте имени красноармейца Георгия Эфрона: его там нет.