Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая

* * *

Из Приказа Заместителя Народного Комиссара Обороны о порядке направления осужденных в действующую армию.

№ 004/0073/006/23 от 26 января 1944 г.

«…В целях устранения указанных недостатков… приказываю:

1. Запретить судам и военным трибуналам применять примечание 2 к статье 28 УК РСФСР… к осужденным за контрреволюционные преступления, бандитизм, разбой, грабежи, ворам-рецидивистам, имевшим уже в прошлом судимость за перечисленные выше преступления, а также неоднократно дезертировавшим из Красной Армии…

3. Отсрочку исполнения приговора судам и военным трибуналам применять лишь в отношении тех лиц, сверстники которых призваны (мобилизованы) в Красную Армию…

7. Лиц, признанных годными к службе в действующей армии, военкоматам принимать в местах заключения под расписку и отправлять в штрафные батальоны военных округов для последующей отправки их в штрафные части действующей армии…

Заместитель Народного комиссара обороны

Маршал Советского Союза Василевский.

Народный комиссар юстиции СССР Н. Рынков

Народный комиссар внутренних дел СССР Л. Берия.

Прокурор СССР К. Горшенин».

Армейская служба внесла в и без того нелёгкую жизнь Георгия Эфрона ещё больший диссонанс. И связано это было, прежде всего, с полным несоответствием его внутреннего мира с суровыми буднями окружающей действительности. Юноша с задатками литератора, цитировавший по памяти французских писателей, Мур в который раз оказался в среде, где опять-таки приходилось выживать. Тем не менее, читая его письма родным, написанные в казарме, начинаешь невольно уважать этого тихого упрямца, мечтавшего не только написать что-то стоящее, но и стать хорошим солдатом. Причём о последнем он не только мечтает, но и по-настоящему готовит себя к «предстоящим боям».

Позже исследователи будут утверждать, что Эфрон как сын «врага народа» окажется в штрафном батальоне. И понять биографов можно. По крайней мере, на подобные мысли наводят строки его писем из Алабина. Вот отрывок из одного, написанного в марте 1944 года своей тёте Елизавете Яковлевне:

«…99 % „товарищей“ по армии – выпущенные уголовники. Мат, воровство страшное, люди абсолютно опустились, голодают все, всё ношу с собой, иначе – украдут. Есть 2–3 симпатичных человека, но не они „делают погоду“. Разговоры только о еде, тюрьмах и лагерях, о людях, роющихся в помойках за объедками; дикая спекуляция всем. Я 2 недели болею только потому, что заставляют ходить на работы несмотря на освобождение, заставляют, например, обувать ботинок на больную ногу и рыть – бессмысленно! – 10 м снега. Ругают – „интеллигент“. Дураков и злодеев очень много; Вы бы содрогнулись, если бы слышали, как меня обзывают… Телогрейку, бумажник „спёрли“, а также – в пересылке – ту замечательную банку колбасы, которую Вы мне дали, когда я уезжал; такая досада! И здесь я – иностранец, но в Москве ко мне благожелательно относились, а здесь – я какое-то чужеродное тело. Чучело гороховое. Я не жалуюсь; это глупо…»[141]