Марк Антоний

Она оказалась простой и короткой, самой интересной частью в ней оказались десять тысяч талантов. Сумма колоссальная. Да получив хотя бы малую ее часть, я смог бы покрыть долги своей семьи, и еще осталось бы отгулять освобождение от них. Глаза мои загорелись сразу же, и куда сильнее, чем у Габиния, и без того весьма богатого человека, хоть и изрядного жадины. Птолемей заметил это. Выдохнув дым в мою сторону, Птолемей пристально и внимательно оглядел меня, словно припоминая мое имя, которого никак не мог знать.

А я думал: и вот это потомок великого Птолемея, военачальника Александра Македонского? Желтомордый злобный мужик, болезненный и неприятный, как бездомное животное. В нем не было ничего царственного, кроме того, что Птолемей цены себе сложить не мог.

Но десять тысяч талантов, неправда ли, убедительный аргумент?

Птолемей и Габиний разговаривали долго, прежде всего потому, что Габиний не собирался давать однозначный ответ, а Птолемей не хотел без него уходить. Эти восточные люди (а династия Птолемеев уже всего этого набралась), они очень липкие. Во многом им цены нет, но липкости не отнять. Они привязчивы и не слезают с тебя, пока не добьются, чего хотят, ты отказываешь им, а они начинают снова и снова, чуточку иными словами, будто стараясь тебя загипнотизировать.

Я с интересом слушал разговор, но не встревал, хотя Птолемей иногда посматривал на меня, видимо, ожидая, что я тоже что-нибудь скажу. Однако, каким бы неформальным ни казалось наше с Габинием общение, я точно знал, когда нужно выступить. Вот тогда стоило промолчать.

Наконец, Габиний сказал:

— Мне нужно подумать.

— Да, — Птолемей снова завел свою песнь. — Безусловно, решение требует глубокого раздумья, однако времени действительно мало. Я не хочу, чтобы кто-то узнал о моем нынешнем местоположении до того, как мы выступим.

Уже и мы, подумал я, уже и выступим.

Но, хотя Птолемей вызывал у меня неприязнь, мне, в то же время, не терпелось поговорить с Габинием по поводу двух вещей, которых я хотел больше всего на свете: денег и действия.

И вот, все к этому шло, добродушный Габиний потерял терпение.

— Я извещу тебя о своем решении, — сказал он, прищурив длинные глазки. — Как можно скорее. Прости, к сожалению, я устал, и нам следует закончить этот интереснейший разговор.

Птолемей скривился и резко встал, пепел с его сигареты упал на столик, расписанный птицами. Он закашлялся, сплюнул мокроту в золотую чашу, предусмотрительно подставленную рабом.

— Хорошо, — хрипло выдавил он из себя. — Как тебе будет угодно. Однако, я недолго буду готов предложить тебе такие деньги.

Когда он ушел, Габиний задумчиво поглядел в свой кубок с вином, прошелся большим пальцем по рубинам, которыми он был инкрустирован.

— И что ты об этом думаешь? — спросил я.

— Что это как раз тот случай, о котором я говорил. Слепой Марс зовет нас в бой.

— Храм Януса всегда открыт, — сказал я. — Рим — это война.

— Рим отказал ему в поддержке, — мрачно ответил Габиний и махнул рабу, чтобы тот подлил вина. — Недавно Помпей писал мне об этом. Знамения неблагоприятны.

— Вероятно, никто не предсказал появление десяти тысяч талантов, — сказал я. Габиний махнул рукой, сказал притворно-строго.

— Не богохульствуй, Марк Антоний. Скажи мне лучше, как это будет расценено дома?

— Если мы выиграем, то как геройство, — ответил я. — Египет получит царя, который будет отдавать долг Риму всю свою жизнь.

— Справедливо. Но что будет если мы, учитывая сложный переход, путешествие через пустыню и прочие чисто технические трудности, проиграем?

— Такого не будет, — сказал я. — Я могу ручаться за моих ребят, и, спроси кого угодно, они знают своих. Все это время нам сопутствовала удача, наша армия сильна и воодушевлена победами.

Габиний молчал, покачивая вино в кубке.

Я знал, что большинство офицеров будет не в восторге от перспективы пойти наперекор сенату, поэтому мне не следовало упускать невыпотрошенную рыбку из рук. Я должен был уговорить его сейчас.

— Послушай, дерзость добродетельна не всегда, чаще она порочна и убийственна, но самые великие деяния совершаются вопреки, а не по указанию. Разве Брут не изгнал Тарквиния, наплевав на законы, которые действовали тогда? Разве Ромул побоялся царя могущественного Амулия?

Габиний молчал.

— И разве не заслужишь ты награды за свои труды, если выступишь со своей победоносной армией и преподашь египтянам урок хорошей войны? Покорный Египет будет тебе наградой, и благодарный царь.

— Ты действительно думаешь, что стоит рискнуть? — спросил вдруг Габиний совершенно беззащитно, и я понял, как быстро он стареет. — Ты действительно вот так и считаешь?

— Таковы мои домыслы, но решать тебе, как мудрому командиру, — ответил я.

— Выглядит так, будто все располагает к походу. Наши удачи, вышеназванная сумма.

— То, что царь Иудеи поддержит нас. Евреи издавна ненавидят египтян, а, кроме того, разве царь Иудеи не поддержит своих спасителей? От нас зависит его положение, и он сделает все, чтобы наш поход был успешным.

— Да, — сказал Габиний. — Но решать надо быстро.