Марк Антоний

— Нет, — сказала она. — Со мной такого никогда не случалось. Останься я одна на всей земле, я бы нашла утешение в себе самой. Что касается тебя, то безо всех других ты остаешься Марком Антонием, а это уже много.

— Мы так непохожи, — сказал я.

— Непохожие люди друг другу куда нужнее, чем похожие, — сказала мне моя детка. — Ты не находишь?

Я потянулся поцеловать ее, но она по-девчоночьи легко откатилась от меня и засмеялась.

— Неа, — сказала она. — Так не будет.

— А как будет? — спросил я хрипло. — Это ведь не секрет, что я хочу тебя получить. А чего хочешь ты?

И тогда она как бы в шутку сказала:

— Если римлянин и возьмет меня снова, то только в моей родной Александрии. Распутство в собственной стране простится мне быстрее. Кроме того, представь, что ждет тебя в Александрии. Ты, должно быть, уже забыл ее. А она стала еще прекраснее.

— И что же меня ждет?

Зная ее теперь, и зная хорошо, я думаю, что ей хотелось засмеяться надо мной и сказать:

— Блестяшки.

Но она протянула руку к моим рогам, которыми я снова украсил себя, и принялась их гладить.

— Любовь, — сказала она. — Величайшая любовь, Антоний.

Но если рассказывать дальше, то выйдет, что я опять во всем виноват. И это будет правда. Но правду лучше есть по кусочкам, да? Кусочек сладкий, кусочек горький.

В любом случае, пойду напомню моей детке о блестяшках. Уверен, она опять будет смеяться. Она всегда над этим смеется, ее просто не остановить.

Смешно ли мне? Мне тоже очень смешно. Грустно только, когда я вспоминаю о том, какая была цена у величайшей любви великолепного Марка Антония. И я не о моей жизни и даже не о жизни моей детки, а о том, что хуже смерти, и только смертью однажды излечится.

Ну да ладно, пресеку нытье в зародыше.

Твой брат, Марк Антоний.

После написанного: если Бытие есть, то разве Небытия так уж и нет? Я думаю, дыра в моем сердце это самое Небытие, но моя детка, пожалуй, убьет меня сама за такую глупость по поводу Парменида.

Что, впрочем, решит многие наши проблемы.

Послание двадцать второе: Сын, брат

Марк Антоний брату своему, Луцию, в письме, которое, надеюсь, в полной мере выражает стыд, который он испытывает.

И он всегда будет испытывать этот стыд.

Здравствуй, Луций! Пожалуй, ты лучше всех знаешь, сколь много позорных поступков совершил я в жизни. Тень эта падет, думаю, и на мое многочисленное потомство — жестокость, невоздержанность, бесчестность, жадность. За мной водится достаточно грехов, которые не стоит мне прощать, потому как я привержен им всем сердцем. Еще за мной водится достаточно грехов, которые мне просто нельзя простить, потому как я делал и откровенные мерзости.

Но о чем жалею больше всего я сам? Думаю, о ссоре с тобой. Это страшное предательство, и боль, терзающая мое сердце, столь бесконечная, что я уже не знаю, как с ней поступить. Ее не залить вином, и ей совершенно безразличны прочие мирские удовольствия. Она всегда есть, и я не могу себя простить.

Вину за Гая мы разделяем с тобой вместе. Вину за тебя несу я один.

В детстве мама говорила мне, что я старший, а потому ответственен за вас двоих и должен защищать вас от опасности и оберегать, когда вы не сможете сделать этого сами.

Вот так.

Но, в конечном итоге, я конченный человек. Я разрушенный человек. Я плохой человек.

А ты, Луций, ты был хорошим и правильным, пусть не без недостатков, но сколь неважны и неясны они по сравнению с моими. Это ты оберегал Гая, и тебе не в чем себя перед ним винить. Прости, что написал эту глупость. Нет уж, давай ответственность ляжет только на меня — за все вот это, что с нами произошло.

Что я могу сказать в свое оправдание? Это сейчас я располагаю роскошной возможностью лить сентиментальные сопли, но тогда соображения мои были политическими, эгоистичными и, кроме всего, я был страшно зол на тебя.

Но сначала не об этом, нет, сначала о другом.

Потом люди гадали, как моя детка могла столь легко увезти меня в Александрию, ведь мы были знакомы не так уж давно, но я увлекся ей столь яростно и сильно, что позабыл обо всем и отправился за ней следом. Говорили, что она приворожила меня.

Но в действительности, кто эти люди, что говорили так, и что они знали обо мне? Для тебя, уверен, в этом не было никакой загадки. Это и самое обидное — ты никогда не спрашивал меня, как так вышло. Ты-то знал.

Я люблю людей, подманить меня легко. Я слепо последую за тем, кто скажет мне ласковое слово и хорошенько развлечет меня, я доверчив и беспечен, легко и сильно увлекаюсь, и готов отправиться на край света, если кто-то пообещает сильно меня любить.

Вышло вот так.

Да, вышло вот так.

Теперь я чувствую себя глупо, но тогда я знал, что у меня нет иных желаний, кроме как отправиться за ней в Александрию, да хоть на Плутоновы поля, куда угодно, лишь бы там она стала моей.

Царица Египта со своими таблетками и сигаретками, сиянием и блеском, и странной для того развратного образа, что она создавала, отстраненностью и сухостью, очаровала меня.