Марк Антоний

А проснулся все равно пьяным. Сквозь мучительную полупохмельную дрему я слушал радостные вопли народа, возобновившего гулянья. Ах, золотой век Сатурна, век равенства и любви между всеми людьми без разбору. Я хотел бы трахнуть весь мир, с любовью и без ненависти в сердце, но голова моя начинала раскалываться.

Я, пошатываясь, встал и вышел в коридор. Хозяйские комнаты, подумал пьяный я, они на втором этаже.

Я решил, что мне повезет, раз уж я сумел забраться по лестнице, поэтому, распахнув первую же дверь, я сказал:

— Курион, нам решительно надо побухать, собирайся!

Но на кровати лежал не Курион. Вернее, Курион, Гай Скрибоний, но не тот. А человек — очень на него похожий, такой же субтильный, черноокий и кудрявый, правда весьма постарше.

— Ты кто такой?! — рявкнул он.

— Я друг твоего сына, — сказал я. — Марк Антоний.

Я не добавил "великолепный", наверное, поэтому Курион-старший приказал слугам немедленно меня выкинуть, да еще и с черного хода.

Я предпринял некоторые попытки бороться, но охрана явилась соответственная моим спортивным габаритам и достижениям. Шлепнувшись на землю среди мешков для мусора, я крикнул:

— Извини, я перепутал немного!

Мусорные мешки были очень мягкие, и я подумал: а ведь хорошая идея вздремнуть на них чуть-чуть. Но ей так и не суждено было сбыться. Через пять минут вслед за мной, почти так же, но намного легче, вышвырнули Куриона.

Курион попытался встать, но не смог, поэтому, продолжая лежать, крикнул отцу:

— Я тебя ненавижу!

— Зря ты так с папкой, — сказал я. — Пойдем бухнем.

И мы пошли бухнули, а потом отправились смотреть игры. Курион очень ценил меня с самого начала за то, что со мной было просто. С самого начала мы с ним, подстегиваемые вином, стали ужасно откровенны.

Игры в честь Сатурналий всегда выходили отличными, и Курион оплатил нам лучшие места (деньги водились у него всегда, даже когда он ссорился с отцом). Помню, я смотрел на бой двух опытных гладиаторов, на столпы пыли, на удары щитов и мечей, слушал крики и лязг оружия, и хотел учуять кровь. Я очень любил льющуюся кровь — у нее такой праздничный цвет.

Я вопил:

— Гаси его! Гаси нахуй!

А Курион похлопал меня по плечу.

— Ты такой непосредственный, — сказал он.

Я посмотрел на Куриона.

— Да ладно? — спросил я. Тут я услышал крик, обернулся и увидел, что один из бойцов держится за пораненный бок. Я скривился.

— Уловка. Люблю, когда они дерутся с преступниками. Чтобы было много крови! Там следующий бой, по-моему, как раз с одним мужиком, который…

Тут Курион снова похлопал меня по плечу, я обернулся, и он сказал мне:

— Я так ненавижу своего отца.

— Что? — спросил я, из-за рева толпы, я сначала его не услышал.

— Я ненавижу своего отца, — крикнул Курион.

— А! — крикнул я. — Понятно! А меня сейчас стошнит!

Но, по счастью, обошлось, а то бы нас вывели, и это было бы большой досадой, ведь бои становились только интереснее. Как пахнет покрытый кровью песок! Я любил этот запах в юности, затем хорошенько нанюхался его на Востоке, и вот теперь он преследует меня, стоит в ноздрях, дополняя всякий аромат, который я могу ощутить.

Но в юности то был запах праздника, кровавого приключения, возбуждающего аппетит.

Ну да ладно, Курион, Курион, мой добрый друг. Он часто говорил мне:

— Ты хороший актер, но ты совершенно бесхитростен, за это я тебя ценю.

Это была не совсем правда, именно потому, что я хороший актер. Сейчас я думаю, что понимал его лучше, чем он понимал меня. Хотя это Курион мнил себе экспертом по поводу человеческих душ.

После игр мы были так утомлены, словно сами сражались на сцене. Так всегда бывает, когда представление хорошее, ты знаешь это и сам. Кстати, был ли ты там тогда, со своими друзьями? Тебя я не видел.

Гай игры не любил.

— Слишком много людей, — говорил он. — Мне это тяжело.

— Конечно, — говорил я, смеясь. — Тяжело испытывать столько ненависти, тощая мразь.

Теперь мне так стыдно за то, что я над ним посмеивался, над его болью и бедой. И вот, опять я отвлекся, память, в отличие от истории, все время распадается на цветные кусочки, как мозаика, и полную картину можно увидеть лишь отойдя на некоторое расстояние.

Мы с Курионом долго смеялись, обсуждая особенно великолепные и особенно убогие моменты.

— И тут он такой повалился, — говорил я. — И выставил меч, и я подумал типа это хер!

Курион захохотал, а потом вдруг спросил меня:

— А ты не боишься, что будешь так же на арене выделываться, а кто-нибудь будет такой: и я подумал типа это хер!

Я пожал плечами.

— Не. Мне не жалко. Я люблю, когда людям весело.

У меня, кстати, в те времена, как ты помнишь, была значительная перспектива именно на арене и оказаться, если я не избавлюсь от наших долгов. Очень популярный способ среди молодых нобилей сменить яму с кредиторами на яму с животными, и те и те — дикие и злобные, но вторые хотя бы радуют взгляд своей экзотичностью.