Маркитант Его Величества

Монах это понимал и не пытался разузнать подробности. После того, как они расправились с зайчатиной (оказалось, что послушник прежде был охотником и мастерски ловил зайцев с помощью петель), Юрек больше слушал, а монах говорил. Видимо, ему нравилось просвещать заблудшие души, к которым он, похоже, отнёс и своего собеседника. А может, послушнику, запертому в четырёх стенах монастыря и нечаянно по какой-то причине вырвавшемуся ненадолго на свободу, просто хотелось выговориться. Ведь одно дело молитвы, которые ты возносишь высшим силам, а другое — беседы по душам с простым земным человеком, похожим на тебя.

— ...Монастырь наш был основан в конце двенадцатого века, — рассказывал монах, которого звали Йован. — Его фундатором был сербский вельможа Прива. Он собрал здесь около трёхсот монахов. Прива жил в этих местах до прихода рыцарей-крестоносцев, участников третьего крестового похода. Когда крестоносцы возвратились после поражения от сарацин, они начали осквернять наши христианские святыни, в том числе и монастырь. Однажды рыцари схватили святого Приву, отрезали ему голову и начали пинать её ногами, как мяч. Некоторые монахи были убиты, другие убежали, а когда вечером того же дня они вернулись, то нашли изуродованную голову и долго не могли понять, чья она. Потом всё-таки узнали и сказали: «Это Привина глава». Так место, на котором стоит монастырь, получило название Привина Глава. А сам монастырь посвящён святым архангелам Михаилу и Гавриилу.

Он умолк и подбросил сухих веток в костёр. Пламя мигом охватило их, и искры взмыли к звёздному небу.

— Монастырь несколько раз был разрушен, но Божьей милостью всегда восставал из праха, — продолжил свой рассказ послушник. — Много бедного люда находит в его стенах исцеление от разных болезней. В монастыре покоятся мощи монахов, и поверьте мне, именно от них исходит целительная сила. Они воистину святые! Их тела не тронул тлен времён, что уже является чудом...

Юрек и монах так и уснули возле костра, приятно утомлённые беседой. И впервые за несколько дней его бока не ощущали земной тверди, а, казалось, покоились на пуховиках. Наверное, причиной тому было присутствие рядом товарища (если можно так назвать совсем незнакомого Юреку человека), и полный желудок, с благодарностью принявшийся переваривать жирную зайчатину.

Однако его пробуждение было не из приятных. Чьи-то грубые руки бесцеремонно прижали Юрека к земле, заткнули кляпом рот связали, надели на голову плотный мешок и бросили как тюк на спину лошадки. Рядом с ним пристроили и монаха, судя по его негодующему мычанию. И все эти действия происходили в полной тишине, только слышно было возбуждённое дыхание нескольких человек и тихое позвякивание металлических частей оружия и упряжи. А дальше лошадку потащили под узды куда-то вглубь леса, в самую чащобу. Ветки деревьев больно стегали по голове и ногам, торчавшим по бокам кобылки.

Юрека везли добрый час, а может, и больше. Наконец раздался предупредительный оклик (наверное, часового), не очень вразумительный ответ, заскрипели ворота и лошадку подвели к коновязи. Кульчицкого, изрядно вспотевшего от страха (неужели его всё-таки настигли ищейки Гусейн-паши?!), сбросили на землю и впрямь как мешок с овсом и на какое-то время о нём забыли. Но он немного приободрился, услышав разговоры тех, кто его пленил, — это были сербы, скорее всего гайдуки.

Но с другой стороны, это могли быть и так называемые пандуры, верные слуги османов. Они были злейшими врагами гайдуков — даже большими, чем турки. Многие из них становились потурнаками и верно несли свою службу не из страха перед своими хозяевами, а по той причине, что стали изгоями, которых все ненавидели. Пандурами также называли телохранителей венгерских магнатов, но что им делать на Фрушке-Горе?

Самым скверным было то, что в пандуры иногда шли бывшие гайдуки. Когда «юнакам», как они себя называли, надоедали скитания по лесам и они хотели вернуться к мирной жизни, за них хлопотали уважаемые люди, чтобы визирь выдал разбойнику, раскаявшемуся в своих заблуждениях, «бурунтию» — своего рода индульгенцию о прощении прежних грехов. Тогда юнака, или, по-иному, мому (молодца), уже никто не мог попрекнуть его прошлым.

Но долго в своём селении бывшие гайдуки не задерживались; их манила вольная жизнь в лесах. Однако о возврате к прежнему занятию не могло быть и речи, и тогда прощённый османской властью серб нанимался в пандуры.

Хорошо зная местность, где когда-то сами разбойничали, пандуры преследовали гайдуков с какой-то непонятной самозабвенностью; турки не могли нарадоваться такими помощниками. Пандуры словно хотели отомстить гайдукам. Но за что? Это было непонятно. Впрочем, никто и не докапывался до истинной причины такого поведения. Если гайдуки ловили пандура, чаще всего шпиона, переодетого в какого-нибудь бедолагу, то участь его была ужасной — сродни той, которая была уготована турками всем юнакам.