Маркос Рамирес

В школе я по-прежнему отличался плохим поведением и небрежностью к занятиям. Я здорово наловчился производить таинственный шум металлической чернильницей на парте, чтобы мешать учителю, и соперничал в этом искусстве с другими озорниками, которые, как и я, теряли время в бесполезных и достойных сожаления занятиях. Иногда подобной музыкой мы превращали уроки в ад. И однажды меня снова исключили из Института, но на этот раз уже на целых две недели.

В нашем классе были уроки пения — занятия эти проходили всегда в актовом зале. Вместе с другими товарищами я сел за один из последних пюпитров, чтобы было удобнее болтать. Близнецы Мартинесы, страстно любившие музыку — отец нанимал для них частного преподавателя, — сидели в первом ряду, против учителя. Когда я среди урока, не стесняясь, сморозил какую-то глупость, один из близнецов обернулся и громко сказал:

— Не иначе, как этот грубиян из Эль Льяно!

Вскоре с напускным спокойствием и безразличием я поднялся и пересел, заняв место позади Мартинесов. Никто не подозревал моих намерений. Затем на глазах у преподавателя и всего класса я неожиданно схватил обоих братьев за волосы и с силой три — четыре раза стукнул их лбами, да так, что расквасил обоим носы… За это меня и исключили.

О наказании узнала мать. Удрученная, в слезах, она тем же вечером завела разговор со мной один на один в саду, тихо, чтобы не услышал отчим.

— Какой стыд, Маркос! — прошептала она в глубоком отчаянии. — Тебя исключили из училища!.. Что об этом скажут дома? Как ты мог? Я всем жертвую, лишь бы ты учился, и с радостью иду на все лишения, думая о твоем будущем. А тебе наплевать на мои мучения и жертвы, ты попусту теряешь время и растрачиваешь на всякую ерунду способности, данные тебе господом… Ты так хорошо начал учиться, я была счастлива! Что же случилось, почему ты снова принялся за старое? Ты не желаешь учиться?

Пристыженный и взволнованный, я второпях рассказал ей, как были присуждены первые места по окончании биместра.

— Что за выдумки, Маркос! — сказала мать, желая меня подбодрить и обнадежить. — Ты либо ошибаешься, либо преувеличиваешь злую волю дона Хуана. Во всяком случае, все это пустяки… Да и какое значение имеет место? Самое важное — учиться, ведь знания тебе пригодятся в жизни потом, когда ты станешь взрослым. — Вытерев мокрые от слез глаза, она с мучительным беспокойством и нежностью спросила: — Ты обещаешь мне исправиться и с сегодняшнего дня серьезно заниматься, а?

Я обещал. Но в глубине души я с горечью понял, что не могу выполнить данное матери обещание. Я пытался оправдаться перед собой — разве все, что мною сказано и сделано раньше, не заставляет меня покончить со старым и искать дорогу в жизни в ином направлении? Вот, например, если бы я был хоть года на два постарше, я мог бы бежать из дому и отправиться в поисках неведомых приключений и счастливой судьбы… Все чаще и чаще мечтал я о такой возможности.

Срок наказания кончился, и я вернулся в Институт. А спустя несколько дней подвернулся удобный случай оказать услугу близнецам Мартинесам и загладить зло, причиненное мною.

В то утро, едва лишь начался первый урок, раздались два резких, таинственных звонка, всполошившие весь класс.

Сеньор Эрнандес — преподаватель в очках с толстыми стеклами, всегда серьезный, невозмутимый и довольно благосклонно относившийся к ученикам, — слегка откинулся в кресле, но, сдержав себя, с бесстрастным видом продолжал читать спокойным, отчетливым голосом, показавшимся нам еще более спокойным и внятным в наступившем глубоком и напряженном молчании класса. Так прошла бесконечно долгая минута, и вдруг послышались новые звонки; они привели в оживление весь класс и прервали урок, потому что сеньор Эрнандес, отложив книгу в сторону, устремил взгляд близоруких глаз на группу ребят и, потребовав молчания, замер, словно ожидая нового звонка.

Все мы, мальчики, поспешили положить руки на парты, с трудом сдерживая радость и обмениваясь понимающими взглядами, тогда как бедные девочки, находясь в полном неведении того, что происходит, с беспокойством заерзали и, побледневшие, встревоженные, ждали, что вот-вот грянет буря со стороны учителя.

Новый резкий звонок не заставил себя ждать. И тогда учитель, потеряв обычное самообладание, вскочил с места и, повысив голос, приказал:

— А ну, Хосе Мартинес, встань и отыщи за своей партой предмет, который производит этот дурацкий шум!

Пузан поднялся и стал нарочито неуклюже топтаться, тыкаться и кружиться, как слепая курица, беспрерывно повторяя:

— Здесь ничего нет, дон Мигель… Ничего нет… Здесь нет… — И снова сел за парту.

Но в эту минуту поднялась одна из самых маленьких в классе девочек и, оторвав нитку от черного провода — Пузан притворился, будто не замечает этого провода, — сказала:

— Смотрите, дон Мигель! Здесь провод!