Маркос Рамирес

И зачем только она это сделала, бедняжка! Среди ребят поднялся вой и посыпался град отборной ругани по адресу наивной и перепуганной девчушки. Все это сопровождалось оглушительным топотом и стуком парт. Словом, взрыв неслыханной грубости маленьких дикарей грянул и прокатился эхом во всех уголках Института. Сжав кулаки и дрожа от гнева, потеряв дар речи, дон Мигель сделал несколько шагов в нашу сторону, но разом остановился, потерял самообладание, отчаянно всхлипнул и побежал к двери, на ходу прокричав:

— Я ухожу и больше не вернусь! Даю слово, что не вернусь в этот класс!

Мы замерли в молчании, напуганные неожиданным бегством учителя. А Лола со слезами на глазах обратилась к нам:

— Сейчас придет дон Хуанчо и всех вас исключит!

Под предлогом необходимости подкараулить приближение дона Хуана я выскочил в коридор, заглянул в соседний класс и дал знать Сусане, чтобы она убрала провод; потом вернулся на место.

Сусана — шалунья из параллельного первого класса — взялась дергать за провод, протянутый от ее парты по полу вдоль стены через вентиляционное отверстие в наш класс, к одной из последних парт, внутри которой была привешена металлическая чернильница. Каждый раз, когда Сусана дергала за провод, чернильница, поднявшись, била в крышку парты и, падая, снова звенела при ударе о нижнюю доску. Это хитроумное сооружение было в глубокой тайне установлено накануне вечером, после уроков, с помощью молотка и обойных гвоздей. Моя роль во всей этой истории, разумеется, ограничивалась лишь тем, что я уговорил Сусану принять участие в заговоре, но ни я, ни мои товарищи не имели никакого понятия о том, кто является изобретателем этой скандальной затеи. К счастью, оба парня — племянники директора — в тот день отсутствовали: они находились с семьей в Эредии. Что же касается девочек нашего класса, то ни тогда, ни позднее никому из них не была раскрыта тайна проделки.

Очень скоро мы услышали приближающееся характерное позвякивание ключей на связке, всегда обозначавшее прибытие директора, носившего обувь на каучуковой подошве. Он вошел с суровым, нахмуренным лицом, стал перед классом и спросил:

— Кто из вас устроил этот «шумовой оркестр»?

Гробовое молчание. В классе можно было расслышать, как пролетела муха.

— Пусть он встанет! — приказал разгневанный дон Хуан и, пристально глядя в сторону мальчиков, добавил: — Если хватило дерзости совершить проступок, так нужно иметь мужество признаться в содеянном и не трусить перед последствиями! Встать, виновный!

Но никто не поднялся с места, даже не пошевельнулся. Гнев еще сильнее залил багрянцем гладко выбритое лицо дона Хуана. Глаза его, устремленные в нашу сторону, сверкали, когда он в бешенстве спросил:

— Так вы допустите, чтобы из-за труса были наказаны все, включая девочек? Какой позор!

Раздраженный нашим упорным молчанием, он угрожающе выпалил:

— Если сейчас же не скажете мне, кто устроил этот скандал, я буду вынужден исключить всех учеников этого класса! Всех, всех подряд! — С этими словами он резким и быстрым движением рук обвел наш класс.

Внезапно поднялась одна девочка, по имени Летисия, — дочь богатого торговца в нашем местечке. При чудесной памяти она обладала крайне скудными умственными способностями. Испуганная угрозой исключения, почти плача, она начала, заикаясь:

— З-знаете, дон Хуан… З-знаете… Я-я н-не з-знаю, кто устроил этот шум… Но з-здесь есть два мальчика… очень невоспитанные и очень… б-безнравственные…

— Кто это? — спросил директор.

— Х-хосе Мартинес и… Чус Молина, — прохныкала Летисия и разразилась рыданиями.

Как и почему взбрело в голову Летисии бросить именно против этих ребят свое несправедливое обвинение? Возможно, что, расстроенная и взволнованная, она назвала первые имена, пришедшие ей на ум. Я оторопел — неожиданным образом дело принимало дурной оборот. Мое замешательство еще усилилось, когда я услышал, как директор, повысив голос, с неумолимой решимостью приказал:

— Мартинес и Молина! Забирайте свои вещи и покиньте Институт навсегда! Быстрей!

Я видел, как обвиненные ребята, бледные как мел, медленно поднялись и дрожащими руками стали собирать книги и тетради, ни на кого не глядя, без единого слова, убитые этим неожиданным исключением.

Я не мог больше молчать. Я поднял руку и попросил разрешения высказаться.

— Что там еще? Что ты собираешься сказать? — прорычал дон Хуан, возмущенный и в то же время удивленный.

— Я хочу сказать, сеньор, что не понимаю происходящего и не могу объяснить себе ваших действий, — поспешно произнес я, готовый к тому, что меня тоже исключат.

Затем я стал приводить доводы: