Маркос Рамирес

— Видали? — неожиданно спросил подошедший к нам Чус Молина. — Только что появился министр просвещения, он будет присутствовать на экзаменах!

— Все пропало, Маркос, все пропало, черт возьми! Вот так беда!.. — ахнул Кубинец, смертельно бледнея.

— Почему? — удивленно спросил я. — Что мне за дело до какого-то министра! Уж не думаешь ли ты, что старик хорошо знает химию?

Однако мне не удалось успокоить Гарсию, взволнованного неожиданным известием. Другие ребята, особенно девочки, тоже не могли совладать с охватившим их страхом. И даже сам дон Мануэль, по-видимому, находился под впечатлением этого неуместного визита: нарушив обычный алфавитный порядок, он начал вызывать тех, кого считал лучше подготовленным.

Я старался изо всех сил успокоить Гарсию, но все мои попытки оказались бесполезными — до нас то и дело доходили все более и более тревожные вести. Нечто странное и небывалое происходило там, у экзаменационного стола. Ученики один за другим возвращались растерянные и подавленные. Лола плакала горючими слезами, твердя, что она провалилась. За бедной девочкой вышел и сам дон Мануэль, он ерошил свои редкие волосы и кричал:

— Глупцы!.. Точно людей никогда не видали! Стоят как истуканы, открыв рот, и не произносят ни единого слова!.. Вся моя годовая работа пошла прахом, и все из-за вашей дурости!..

Тут его рассерженный взгляд упал на меня и Гарсию, — полные любопытства мы вместе подошли к нему, — и в гневном отчаянии он добавил:

— Идите вы, бесстыдники, может, хоть вы будете шевелить языком!

Гарсиа вздрогнул, торопливо засунул тетрадку под мундир и, когда мы подошли к экзаменационной комнате, тихим голосом попросил:

— Дай мне выбрать билет, я ведь поставил свечу святому Аточскому, чтобы мне выпал первый вопрос, он самый легкий из всех!

Пять учителей, включая дона Мануэля, составляли экзаменационную комиссию. Когда мы поздоровались, министр, очень строгий, в черном костюме, сидел, откинувшись в широком кресле, — он еле удостоил нас мимолетным взглядом и продолжал вполголоса разговаривать с директором.

Нам предложили взять билеты. Тогда Гарсиа подошел к столику, немного замешкался, затем наудачу выбрал билет и открыл его.

— Номер один! — воскликнул он с облегчением и показал билет членам комиссии.

— Отлично, отлично! — произнес дон Мануэль с плохо скрываемым удовлетворением. — Начнем с вас, Гарсиа. Не соблаговолите ли сказать нам в кратких словах, что такое химия и каково ее…

Его вопрос прервало неожиданное появление швейцара, который, попросив разрешения, вошел и вручил директору какой-то документ, поступивший из канцелярии. Дон Хуан, взглянув на листок, сказал, обращаясь к нам:

— Мальчики, выйдите и подождите минутку в коридоре, пока мы прочтем этот документ.

По моему мнению, все происходившее являлось не чем иным, как заранее подготовленным ловким маневром директора, желавшего удивить и расположить в свою пользу министра. Подозреваю, что дон Хуан сам сочинил этот листок, по его настоянию подписанный четырьмя или пятью родителями. В этом документе директора Института всячески превозносили, защищая от нападок тех, кто поднимал в городе негодующий голос против многочисленных балов, вечеров и празднеств, которые Хуан Сегреда с таким увлечением устраивал в школе.

Маневр этот оказался для нас как нельзя кстати. Кубинец немедленно вытащил свои тетрадки и тут же быстренько просмотрел все, что относилось к первому вопросу.

Я тоже воспользовался благоприятным обстоятельством и блестяще сдал экзамен, получив высшую отметку. Однако Гарсиа, который занимался в течение всего года и добросовестно подготовился к экзамену, а кроме того, располагал неоценимой помощью чудотворца святого Аточского, самым жалким образом провалился и был переведен с переэкзаменовкой по химии. Беднягу подвели нервы — от волнения он все перепутал, позабыл простейшие истины, которые были ему превосходно известны, едва ворочал языком. Больно и тяжело было слушать, как он заикался, делал отчаянные усилия, стараясь привести в порядок свои мысли.

На экзамене по испанскому языку мне пришлось пережить очень неприятный момент. Подготовившись по этому предмету так же скверно, как и по всем остальным, я попросил одну из наших лучших учениц объяснить мне некоторые непонятные вопросы. Она охотно согласилась, и, в ожидании нашей очереди, мы уселись в пустом классе повторять грамматику Гагини. Через этот класс проходил учитель, вызывая на экзамен учеников; неожиданно остановившись, он заметил нас и сказал:

— Заходите сразу оба.

Моя приятельница вздрогнула, побледнела и крепко сжала мою руку похолодевшими пальцами. Я постарался ее подбодрить:

— Не волнуйся, грамматику ты ведь хорошо знаешь!