Маркос Рамирес

Немедля я выскочил в сад и погнал курицу подальше от взглядов старухи, к просторному и густо заросшему кофейными деревьями участку в глубине сада, — вслед за ней перемахнул через забор, и тут началась горячая и беспощадная охота. Насмерть перепуганная Пеструшка с отчаянным кудахтанием, как безумная, металась, с разбегу натыкаясь на кофейные деревья и бананы, теряя перья и беспомощно кружась. А я с громкими криками носился за ней, безжалостно кидая в нее камни и не давая бедняге ни минуты передышки. Вскоре несчастная птица уже не могла взлететь; раскрыв клюв, она еле ковыляла, не разбирая дороги, пока увесистый камень не положил конец ее мукам.

Когда я подошел с моей жертвой к старухе, та, схватившись за голову, в ужасе закричала:

— Как?! Ты в самом деле убил Пеструшку? Какое зверство! Да ведь она неслась лучше всех! — И, вырвав из моих рук курицу, она положила ее на пол и принялась обрызгивать водой; тщетно пытаясь воскресить курицу, старуха барабанила в стоявшую поблизости большую банку.

Не веря в чудеса, я потихоньку сбежал и стал вдали ожидать обеденного часа, заранее предвкушая сочный кусочек Пеструшки. Однако я ошибся в расчетах — кусочки достались другим: старуха в отместку не дала мне курицы, а кроме того, настояла, чтобы дядя оттрепал меня за уши и прочел основательную отповедь, приправленную крепким словцом.

Хорхито и Мими были великолепной кроличьей парой — красивые, белые, с живыми красными глазами, блестевшими, как большие рубины. Женщины обожали их, купали, нежили, холили, кормили из рук.

— И где это мой Хорхито? И куда запропастилась моя баловница Мимирритинья? — с пылкой нежностью сюсюкала Тереса, сидя на краю постели.

И кролики один за другим появлялись через дыру в половицах; кроткие и жизнерадостные, они в два прыжка оказывались на коленях Тересы, приводя ее в неописуемый восторг. Однако, по моему мнению, это были отвратительные и нечистоплотные животные, которые лишь загрязняли дом испражнениями; Хорхито проводил долгие часы в постели у Тересы — особенно в те дни, когда она страдала запоем.

Однажды исчезла Мими. Мать с дочерью наполнили дом скорбными воплями и тоскливыми причитаниями:

— Мими! Мимирритинья! Жизнь моя!..

Но тщетно! Томасито и я тоже искали крольчиху по всем закоулкам дома, но так и не нашли ее. Тем временем бедняжка Мими, наверно, уже покоилась в брюхе соседской собаки.

Подозревая недоброе, донья Долорес время от времени разражалась угрожающими криками:

— Ее сожрала собака этой проклятой старухи! Я уверена в этом! Старуха ворует яйца, а ее собака наверняка украла крольчиху!.. Беда, когда с тобой по соседству живут разбойники!.. Но они заплатят мне за это, заплатят! Господь бог медлит, но кара его не минует виновных. Тогда им будет не до смеха!

Грозные предостережения относились к семье доньи Росенды, которая жила направо от нашего дома и зачастую служила громоотводом для раздраженной доньи Долорес.

С течением времени, однако, скорбь женщин улеглась; всю свою любовь они сосредоточили на овдовевшем Хорхито — он избаловался, растолстел, как поросенок, и продолжал бесстыдно прыгать по постели Тересы.

У дяди Сакариаса были четыре превосходные коровы, которых доила донья Долорес, когда соседский мальчуган пригонял их ранним утром с луга. Томасито и я вставали поздно, и старуха приносила нам парное молоко в постель. Вначале она это делала с удовольствием, но потом, когда наши отношения испортились, очень неохотно заходила к нам с кувшином и вечно ворчала.

— Бродяги!.. Могли бы встать пораньше, коли хотят молока! Валяются, точно важные сеньоры, в постели, и никто их не наказывает, — бормотала старуха так, чтобы мы ее слышали, выходя с пустыми стаканами из нашей комнаты.

А мы, довольные, тихонько смеялись, уткнувшись в подушки, и продолжали спать до девяти, а то и до половины десятого.

Как-то — еще не было шести утра — я внезапно проснулся и сразу же подскочил от неприятного ощущения чего-то теплого и волосатого, скользнувшего по моему лицу. Это был Хорхито. Рассердившись, я с отвращением сбросил его на пол; кролик снова вскочил ко мне на кровать, и я снова грубо стряхнул его вниз. Тогда Хорхито полез на кровать Томасито и тоже разбудил его. Поворчав, мы выбросили кролика из комнаты и вновь завернулись в простыни. Однако на следующий день, в тот же самый час, Хорхито опять появился в нашей комнате, захватив нас врасплох; он был весь мокрый, прямо из воды. Он перепачкал мне простыни, подушку, измазал лицо и оставил после себя такой отвратительный запах мокрой шерсти, что мне пришлось немедленно пойти и умыться.

— Знаешь, ведь это старуха с Тересой нарочно подсылают в нашу комнату мерзкого кролика, чтобы он нас поднимал пораньше… Они не хотят нам приносить молоко. Думают, заставят нас самих ходить за молоком! — сказал я Томасито, вернувшись из ванной.

— Да, — подтвердил он. — Об этом самом и я подумал.

— Ну, как бы не так!.. Клянусь, что это им даром не пройдет! — заверил я его.