И продолжает: «Новая теория крестьянской революции есть очевидная реставрация старых народнических утопий»[64]. Здесь Мартынов, как это часто происходит с меньшевиками, утрирует ленинский лозунг, в котором, хотя и провозглашается решающая роль крестьянства в русской революции и одновременно отрицается какая бы то ни было роль либеральной буржуазии, все же не подразумевается новое «восстание вроде пугачевского бунта»[65], как это утверждает Мартынов; в нем отражена новая концепция революции, согласно которой крестьянство – это своего рода внушительная «ударная масса», тогда как «ядром нападения» остается городской пролетариат и «штабом армии» – «профессиональные революционеры».
Как уже говорилось, несомненна преемственность ленинской теории в отношении революционного народничества, но несомненна и ее оригинальность в отличие от теории социалистов-революционеров, для которых вопрос о буржуазной революции не стоял. По мнению социалистов-революционеров, она уже была осуществлена в результате реформы 1861 года, и они выдвигали цель социализации отношений собственности, социализации, тесно связанной со свержением царского самодержавия. Ленин же, напротив, считал, что происходившая революция носила безусловно буржуазный характер и, следовательно, социалистические задачи рабочего класса и крестьянства подчинялись целям этой революции. С другой стороны, буржуазная революция должна была осуществляться под руководством диктатуры рабочих и крестьян, против той же самой буржуазии. В свою очередь диктатура должна была возглавляться «профессиональными революционерами». Словом, возрождалось прежнее народничество, правда, в марксистском облачении и, главное, с грандиозной и безусловно «утопичной» исторической программой, как утверждали меньшевики, справедливо считавшие себя «более социал-демократичными», чем большевики. Программа была более утопичной в 1905 году, но не в 1917 году, когда мировая война предоставила Ленину уникальную возможность (уникальность ее он осознавал, о чем неоднократно писал) для воплощения этой «утопии», со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Что касается Советов, то Мартынов был прав, говоря о приоритете меньшевиков: «Тов. Ленин, видно, забыл, что мы предсказывали возникновение этих форм творчества народа еще задолго до октябрьских дней, обобщая их под названием органов революционного самоуправления»[66]. И действительно, Советы входили в программу меньшевиков, предусматривавшую расширение форм участия масс, включая и автономные по отношению к партии. Однако один из большевиков тут же высказал возражение: «Зачем вам называть их местным революционным самоуправлением, зачем употреблять такое мистическое выражение?»[67] Против такого «мистицизма» автономии Советов выступает также Ленин, иронизируя по поводу того, что Плеханов, хотя и явно превозносит Советы, «не потрудился анализировать, что представляет Совет рабочих депутатов. Что это? – орган революционного самоуправления или зачаточные органы власти?»[68]. И Ленин, очевидно, склонен согласиться с последним предположением. Чтобы понять в общих чертах, как ставился вопрос о Советах внутри фракции большевиков, следует принять во внимание отражение их позиций по этому вопросу в «Новой жизни» – первой легальной газете большевиков. В этих позициях раскрывается недоверие и несогласие большевиков, поскольку Советы казались им чем-то политически аморфным, принижавшим авторитет и гегемонию партии. В той же газете в конце статьи «Совет рабочих депутатов или партия?» Б. Радин пишет:
«Здесь нам бы хотелось затронуть вопрос, сможет ли Совет заменить партию или возглавить политическую борьбу пролетариата, и мы отвечаем на этот вопрос отрицательно. Значит ли это, что Советы, возлагая на себя определенные конкретные политические задачи (такие, как руководство всеобщей стачкой), не открывают своего политического лица? Ничего подобного. Пролетариат должен с уверенностью знать, под каким знаменем идет его выборный орган и от какой партии исходят лозунги и директивы, которые он практически воплощает. В политической борьбе играть вслепую не в интересах пролетариата. Необходимо, чтобы Советы точно указали, какую политическую партию они принимают в качестве лидера и за какой политической программой они следуют»[69].