Мармион

И, услышав это, тяжко зашагал сэр Ланселот, не зная, что ему делать. Так он и ушел, плача и проклиная час своего рождения, потому что думал, что осужден никогда не знать почета и поклонения, ибо слова эти проникли ему в самое сердце, и понял он, по какой причине так называли его.

III

И Драйден был уже готов
Воспеть все тот же Круглый Стол...

Меланхолический отчет Драйдена[219] о задуманной им эпической поэме, не состоявшейся из-за низкой и гадкой скаредности его покровителей, содержится в «Эссе о сатире», адресованном графу Дорсету[220] и предваряющем переводы из Ювенала.[221] Упомянув о плане использовать приспособления, заимствованные из рассказа об ангелах-хранителях королевств в книге Даниила,[222] он добавляет:

«Таким образом, милорд, я кратко, как умел, дал вашей милости, а через вас всему миру, грубый набросок того, над чем долго трудилось мое воображение, и того, что я намеревался осуществить (хотя и чувствую себя беспомощным и не готов даже к попытке создать подобную поэму), и оставить чуждую моему дарованию область ради работы, исполнение которой потребовало бы всей моей жизни. К этому намерению более всего побуждала меня столь важная для поэта забота о чести родной страны. Я сомневался, который из двух относящихся к данному предмету сюжетов мне выбрать: то ли завоевание саксонцев королем Артуром, каковое, будучи более отдаленным во времени, даст больший простор моей изобретательности; то ли историю завоевания Испании Эдвардом Черным Принцем[223] и возвращения ее законному принцу, хотя и великому тирану, дону Педро Жестокому;[224] каковой сюжет благодаря протяженности во времени, включающем только события одного года, благодаря величию данного действия и его последствий, благодаря душевной щедрости английского героя, противостоящей неблагодарности того, кого он восстановил в правах, и благодаря многочисленным прекрасным эпизодам, которые я объединил бы тканью основного рисунка с образами основных английских персонажей (среди которых, следуя Вергилию[225] и Спенсеру,[226] я, воспользовавшись случаем, изобразил бы ныне здравствующих друзей моих и знатных покровителей, а также проследил бы события последующих времен в судьбах нашего царственного дома), — благодаря всему этому и структуре, которую я упомянул, я мог бы, вероятно, преуспеть не меньше некоторых моих предшественников или, по крайней мере, наметил бы путь для других, дабы они исправили мои ошибки в аналогичных произведениях. Однако, поскольку единственным поощрением служили мне добрые слова короля Карла II,[227] а между тем небольшое мое жалованье выплачивалось мне скудно и нерегулярно, и, не имея надежд на будущее вспомоществование, я растерял смелость в самом начале моих трудов, а ныне годы одолели меня, и нужда-страдание с течением времени становились все менее переносимыми, — все это полностью выбило меня из колеи».

IV

И ты струной своей звенел:
Ты снова Бевиса[228] воспел.

«История Бевиса из Хэмптона»[229] в сокращенном изложении моего друга Джорджа Эллиса[230] отличается живостью, которая позволяет находить развлечение даже в самых грубых и непритязательных из наших старинных рыцарских романов. Аскапарт, главный персонаж романа, в одном из отрывков описывается так:

Был великан могуч, силен,
Был ростом в тридцать футов он.
Бровищи выгнуты дугой,
Одна в двух футах от другой;
Отвисли губы, как мешок,
Запали очи, рот широк.
В нем обхожденья — ни на грош,
Скорей, на черта он похож.
Был палкой дуб в его руках,
И бурный гром гремел в шагах.

(«Образцы рыцарского романа в стихах». Т. П. С. 136).

Счастлив сообщить, что память о сэре Бевисе все еще свежа в его городе, в Саутгемптоне, ворота которого украшены изображением этого отважного странствующего рыцаря и его гигантского приятеля.

ПЕСНЬ ПЕРВАЯ

V

Закат на мощный Норем пал...

(Строфа 1)

Разрушенный замок Норем (в древности называвшийся Аббанфордом) расположен на южном берегу Твида, миль на шесть выше Берика,[231] там, где река все еще служит границей между Англией и Шотландией. Протяженность его развалин, равно как и историческое значение, показывают, что он был средоточием великолепия и могущества. Там находилась резиденция Эдварда I,[232] когда он был назначен третейским судьей в споре относительно наследования шотландского трона.