Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Это, должно быть, был счастливый и взаимовыгодный брак. Мадам Журдан присматривала за лавкой, а сам Журдан бродил по дорогам от города к городу с багажом торговца вразнос за плечами. Глядя за тем, как он тратит время в переходах от ярмарки к ярмарке, рассуждая со своими провинциальными клиентами и о торговле и о политике, едва ли кто-нибудь мог предположить, что совсем скоро он станет одним из самых знаменитых полководцев Франции. Тем не менее дела обстояли именно так. Когда из Парижа пришли вести о падении Бастилии, Жан Журдан начал все меньше и меньше думать о рулонах ткани и разноцветных лентах и все больше и больше — о судьбах Франции. И наконец жажда принять участие во всей этой жуткой сумятице стала для него настолько нестерпимой, что он закрыл лавку, поцеловал на прощанье женушку и отправился на сборный пункт волонтеров департамента Верхняя Вьенна, неся на плечах поклажу, несколько отличающуюся от привычной. Через три года он станет дивизионным генералом.

Если Массена снова поступил в армию исходя из соображений личной выгоды, то Журдан сделал это из патриотических побуждений. Массена должен был считать Журдана дураком, а Журдан Массена — подлецом. Однако оба, не осознавая этого, решали как свои личные задачи, так и проблемы, относящиеся к судьбам Франции. В тот же самый исторический момент еще шесть гражданских лиц отправились в путь под грохот одних и тех же барабанов. Высоко над левым берегом Сены, там, где уличные ораторы состязались в провоцировании всякого сброда на волнения и где каждый день происходили какие-то беспорядки, в одном из домов за столом сидел и писал высокий, хорошо сложенный мужчина. У него был облик человека, который привык вести здоровую жизнь, много бывал на свежем воздухе, но теперь у него стало слишком мало времени для физических упражнений. День за днем, часто даже до глубокой ночи Гильом-Мари Брюн, двадцатишестилетний сын юриста из департамента Коррез, выжимал из себя эпические стихи и высокопарные эссе. И день за днем на половик у его двери сыпались отвергнутые рукописи, пока молодой человек не начал наконец скрежетать зубами от ярости и отчаяния.

В его голове не возникало ни малейшего сомнения в том, что он — литературный гений, но невозможность убедить в этом других уже начала его изматывать. Его друг Дантон посочувствовал ему и предположил, что просто-напросто устарели темы, которые предлагает читателю Брюн. Быть может, мудрее и злободневнее писать не о любви, а о войне? Потому что теперь уже стало ясно, что монархи Европы не собираются спокойно оставаться в стороне и смотреть, как один из них посажен под стражу несколькими сотнями молодых и болтливых адвокатов, которые уже успели смастерить удивительный документ под названием «Конституция».

Совет Дантона Брюн воспринял вполне серьезно, наконец разродившись брошюрой по вопросам военной тактики. Восхитившись собственным творением, он показал его некоей актрисе, которая прочла его без каких-либо комментариев. Когда же автор поинтересовался ее мнением, она ответила довольно жестко: «Ах, Брюн! Если бы сражались перьями, то вы стали бы знаменитым генералом!»

В мире полным-полно серьезных писателей, большинство которых совершенно нечувствительны к такого рода уколам, но кожа Брюна была тонкой, слишком тонкой для того, чтобы он мог быть литератором. Трясясь от ярости, он предстал перед теперь уже широко известным Дантоном и потребовал должности в одной из волонтерских армий. Дантон согласился, и к утру поэт уже стал майором. Первое поручение Брюна состояло в том, чтобы сопровождать группу энтузиастов-республиканцев на юго-запад, и бывший поэт с радостью поехал его выполнять. Откуда же ему было знать, что он вступил на дорогу славы и вместе с тем на дорогу, на которой он в конце концов найдет гибель под ногами разъяренной толпы? Да и если бы знал, разве это могло бы испугать мужчину в двадцать с небольшим лет?