Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Приблизительно в то же время, когда Брюн в отчаянии отказался от создания еще одной эпической поэмы и обратил свой талант на написание военных учебников, очень огорчительной нашел жизнь еще один потенциальный поэт. Его звали Гувьон Сен-Сир. Тогда ему было двадцать пять лет. Сын дубильщика из города Туль, он, как оказалось, стал самым эксцентричным маршалом из всех. За свою короткую жизнь он успел поучиться инженерному делу, побывать преподавателем черчения и актером. Во многих отношениях он, видимо, оставался актером на протяжении всей своей жизни. Он был привлекателен внешне, обязателен в любом деле, за какое бы он ни брался, и совершенно непроницаем. В восемнадцать лет он закончил свое инженерное образование и отправился в Рим изучать искусство, но, подобно многим артистичным натурам, вскоре пал жертвой «вируса сцены» и, бросив свои занятия, попробовал себя в качестве актера. Правда, руководство театра заявило, что ему никогда актером не стать, потому что он слишком для этого робок. Однако те, кто знал Сен-Сира по общим компаниям, наверняка были бы изумлены, сочтя это заявление слишком слабым предлогом, чтобы избавиться от зачарованного блеском сцены юноши. Он вернулся в Париж как раз в революционное время, и никто не знает, при каких обстоятельствах он завербовался в армию. Благодаря своим блистательным способностям чертежника и исключительной наблюдательности он легко сумел выделиться; кроме того, в армейской жизни он находил выход для своих творческих способностей, которые мучили его на протяжении всей его юности.

В возрасте девятнадцати с небольшим лет, в тот самый день, когда комендант Бастилии был повешен на фонаре, один молодой и веселый гасконец все еще продолжал изучать ремесло красильщика в своем доме в Лектуре. Все знакомые в один голос разъясняли Жану Ланну, что красильщик из него не выйдет никогда и ему следует приискать для себя более подходящую профессию. Он был стройным юношей небольшого роста, но физически крепким, выносливым. Обычно он мог легко рассориться и так же легко помириться со своими родителями, нанимателями и местными властями, но всем жителям Лектура этот шалопай импонировал, и каждый был рад, если тот забегал к нему поболтать или пропустить стаканчик бордо. О том, что случилось в Париже, в городе только шептались, но и этого было достаточно для того, чтобы юный Ланн, хлопнув дверью красильного барака, отправился вступать в Пиренейскую волонтерскую армию. Через год благодаря его уму, храбрости и, вероятно, значительному запасу гасконских ругательств перед ним открылась возможность быстрого продвижения по службе, но сам Ланн расхохотался бы до смерти, если бы узнал, что сейчас он закладывает основы репутации, принесшей ему пот de guerre[4] Роланд французской армии.

В характере Ланна имелась, пожалуй, всего одна негативная черта. Он поносил все английское и всю свою жизнь рассматривал англичан как надоедливых, упрямых людей, по отношению к которым совершенно невозможно держать себя пристойно. Жан Ланн мог терпимо относиться к австрийцам, пруссакам, русским и даже итальянцам, но хорошим для него мог быть только мертвый англичанин.

В то же самое время, когда ученик красильщика удрал из дома, чтобы завербоваться в армию, один молодой человек примерно того же возраста ускользнул с фермы своего отца с той же целью. Сын фермера ничего не имел против англичан хотя бы потому, что сам был наполовину англичанин и говорил на этом языке так же свободно, как и по-французски. Однако во многих других отношениях он напоминал Ланна. У него был тот же неистово-восторженный подход к жизни, то же желание вволю посмеяться, выпить вина, попеть и та же манера проводить вечера в офицерской столовой в компании друзей. Его звали Эдуард Мортье; выглядел он как преуспевающий трактирщик, его большое веселое лицо, излучающее добродушие, его тяжелые руки крестьянского парня так и тянулись шлепнуть товарища по плечу, а его губы спешили пересказать последний услышанный у костра анекдот об удравшей из монастыря девице.

У Эдуарда вовсе не было намерения тратить так нужное для доброй выпивки время на обработку земельного участка отца. Он был мужчиной, настолько же нуждавшимся в непрерывной деятельности и доброжелательной застольной компании, насколько он нуждался в пище и свежем воздухе. И все это он находил в рядах волонтеров. В течение последующих десяти лет он вознесется на небывалую высоту, правда, не так быстро, как это произошло с менее любезными людьми, с которыми ему приходилось встречаться на постое или биваках. Он тем не менее — единственный из двадцати шести, против которого в мемуарах того времени невозможно найти компрометирующих фактов. Все авторы вспоминают об Эдуарде Мортье исключительно с добрым чувством; к концу жизни его очень тепло встречают везде, куда бы он ни приезжал. Даже английские сквайры, которые еще двадцать лет будут издеваться над всем французским, назовут Мортье «безупречным джентльменом».