Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Одним из первых событий, которыми империя поразила Париж, стал грандиозный бал, который маршалы давали в честь императора и императрицы. Они собрали по 20 тысяч франков и устроили это блистательное мероприятие в Опера. Это был первый настоящий бал, увиденный Парижем со времен прежней монархии, и за входные билеты развернулась жестокая конкуренция. Билеты находились в ведении комиссии из младших офицеров, и один из них, служивший в штабе Ожеро, не без ехидства заметил: «До сих пор никогда не знал, что у меня так много друзей!» Бал имел огромный успех, и Наполеон был в восторге, поскольку бал, несомненно, показал, что Франция покончила с республиканским аскетизмом и желала возвращения к светской элегантности, стремлению показать себя в самом лучшем свете и даже к некоторой помпезности. Правда, еще находились ворчуны, в частности Ланн, которые настаивали на ношении старомодных военных косичек. Однако все маршалы и в особенности их жены радовались возможностям продемонстрировать свои мундиры и наряды, для чего, правда, было нужно усвоить некоторые манеры и куртуазность Бурбонского двора. И чтобы вести себя в новых обстоятельствах достойным образом, некоторым из дам пришлось прилагать определенные усилия. Жена Лефевра была веселой и болтливой толстушкой; бывшая прачка, она весьма гордилась этим обстоятельством. Более же молодое поколение, женщины вроде Каролины Мюрат и новой жены Ланна, быстро обучалось, и все неловкости смягчались шармом новой императрицы, познакомившейся с придворным этикетом еще в те годы, когда она была женой маркиза де Богарне. Обучив будущих придворных правилам поведения, она оказалась совершенно незаменимой для своего мужа. У нее установились теплые, дружеские отношения с Неем на почве того, что она нашла ему чрезвычайно милую жену по имени Аглая, и успех этого брака навел ее на мысль уделять подбору супружеских пар большее внимание. Академия мадам де Кампан переживала в это время эпоху расцвета. Почти каждой выпускнице Академии удавалось сделать блестящую партию, а затем, когда у новой знати также начали появляться дочери, она вырастила и второе поколение девиц таким же изящным и совершенным, как первое.

Так прошли лето и осень; армия по-прежнему находилась в вытянувшемся на многие мили палаточном лагере на берегу Ла-Манша, а английские моряки следили за проходившими в лагере учебными занятиями через подзорные трубы, иногда постреливая по французским батареям, расставленным у гаваней. Время от времени на берегу наблюдалось сильное оживление. Это означало, что в лагерь из Парижа приехал Наполеон, чтобы произвести очередной смотр. Матросы, теснящиеся у бортов английских кораблей, были, вероятно, первыми иностранцами, услышавшими катящийся по холмам громовой клич «Vive l’Empereur!», когда бледный, хрупкого телосложения человек скакал вдоль рядов ветеранов, давая советы, критикуя, хваля и выискивая таланты.

Если Наполеона не было в лагере, это означало, что он находится в Париже, где работает по восемнадцать часов в сутки, готовясь к назначенной на декабрь коронации. Никто не жалел сил, чтобы сделать это событие самым примечательным днем французской истории. Когда же этот великий день настал, все будущие маршалы явились на торжества в полной парадной форме. Некоторые из них, правда, были несколько скептично настроены в отношении помпезности, сохранившейся от ушедшего столетия, но каждый из них хорошо осознавал значение тех почестей, которые воздавались людям, проложившим себе путь от самых низших чинов за счет собственной храбрости и личных достоинств.

Один из будущих маршалов, однако, не присутствовал на коронации, уходя от предложенного ему выбора. Это был циник Сен-Сир, бывший чертежник и актер, а ныне — признанный великолепный стратег. Курьезный индивидуализм Сен-Сира привел его этой осенью к некоторым рискованным поступкам. Он наотрез отказался подписывать петицию с просьбой к Наполеону провозгласить себя императором, распространяемую среди старших офицеров. Он недолюбливал Наполеона и совершенно не беспокоился о том, кто об этом узнает еще. У него была манера выжидать — та же, что и у Бернадота, но вместе с тем много больше моральной смелости. Он не ставил себе в заслугу то, что высказывал официально неодобряемые мысли и не вилял в зависимости от настроения компании, в которой находился; он спокойно занимался своим делом, советуясь только с самим собой. Никто, даже сам Наполеон Бонапарт, не мог приказать Сен-Сиру, как голосовать или кого поддерживать. В целом мире был только один человек, который производил на него впечатление, — этот человек когда-то учился инженерному делу, потом стал актером, а затем первоклассным генералом. Свое мнение по этому поводу Сен-Сир не изменил до конца своих дней.