Полной катастрофы удалось избежать благодаря Мюрату. Люди, лежавшие на ничейной земле между фронтами двух армий, приподнимаясь, с изумлением увидели девяносто эскадронов кавалерийского резерва, скачущих по замерзшим прудам, по плотно слежавшемуся снегу, чтобы остановить русскую контратаку. Потом короткий зимний день закончился, и ночная мгла покрыла 30 тысяч человек, лежащих на земле при температуре ниже нуля. Лишь самые удачливые из них, такие, как Марбо, были доставлены в госпитали и на перевязочные пункты.
С наступлением темноты Сульт покинул свой командный пункт на правом фланге и отправился искать императора и начальника штаба. Человек, который когда-то мечтал о карьере деревенского пекаря, был потрясен картиной этой массовой бойни, но по-прежнему сохранял присутствие духа. Когда Наполеон отметил, что русские причинили его армии существенный ущерб, Сульт отрезал: «А мы — им! Наши пули тоже не из ваты!» Потом он приложил ухо к земле. С дальнего края поля битвы доносился непрерывный ритмичный гул. «Как бы там ни было, враг отходит!» — произнес он и отправился проверять пикеты.
Сульт был одним из немногих старших командиров, с честью вышедших из боя при Прейсиш-Эйлау. Другие маршалы были потрясены потерями и видимой невозможностью сокрушить этих упорных северных варваров среди их промерзших пустынь, но Сульт все-таки провел ночь, последовавшую за этим изнурительным днем, в поле. Даже на Нея картина этой страшной бойни произвела крайне тягостное впечатление. В самый критический момент битвы в штабе возникла небольшая паника в связи с тем, что русская пехота рвалась прямо к холму, на котором находились Наполеон, Бертье и Бессьер. Оба маршала, испуганные перспективой пленения императора, потянули его лошадь за уздцы, но Наполеон отказался покидать свое место. Находясь словно в состоянии легкого шока, он продолжал смотреть на то место, где происходила самая жаркая схватка, несколько раз повторив: «Какая храбрость! Какая храбрость!»
Вот путаная, но правдоподобная история о жуткой ссоре между Ланном, Ожеро и Мюратом, происшедшей сразу после катастрофы. В этой ссоре Ланн и Ожеро объединили свои силы против Мюрата, эскадроны которого, собственно, и предотвратили сокрушительное поражение и который поэтому все похвалы, содержащиеся в бюллетене, выпущенном Наполеоном, относил к своей особе. Согласно рассказу мадам Жюно, Ланн сильно оскорбил Мюрата в присутствии императора, называя его, в частности, претенциозным клоуном и цирковой собачкой, обряженной для пантомимы в плащик и перья. «Может, ты и такой плащик украдешь и прицепишь к своему — так же, как уже украл славу у Ожеро и у меня? — кричал он при императоре, а когда Наполеон промолчал, бросил: — Ну ладно, мы это запомним!»
В этой истории не вполне сходятся концы с концами, поскольку больного Ланна под Прейсиш-Эйлау тогда не было. Однако весьма вероятно, что в ссоре по этому поводу участвовал Ожеро, который очень страдал от своей раны и крайне негодовал на данные бюллетеня, в котором потери французов оценивались весьма умеренными цифрами: 1200 убитыми и 500 ранеными. С определенностью же можно утверждать, что незадолго до или сразу же после сражения под Прейсиш-Эйлау Мюрат навлек на свою голову гнев императора своим пристрастием к фантастическим, безвкусным мундирам. Когда он попытался переодеть собственный штаб в свои герцогские цвета: пурпурный, белый и золотой, офицеры отказались носить эту безвкусицу, а один из них, де Флаоль, ушел от Мюрата и перешел в штаб Бертье. Бертье, как известно, был невысоким и изящным, истинным законодателем мод, и молодые офицеры из штабов других маршалов обычно до кончиков ногтей пытались быть похожими на него, когда он неожиданно менял покрой и стиль своего мундира.