Маршалы Наполеона. Исторические портреты

Теперь гроссмейстер, получив в свое распоряжение все пешки испанской партии, очистил доску, предложив взбешенному Фердинанду выбор между отречением (и приличной пенсией) и возможностью ненадолго предстать перед французским комендантским взводом, ответственным за расстрелы. Фердинанд выбрал первое, а его родители, проклинавшие сына за все свои бедствия, отказались от своих наследственных прав. Годой, радуясь, что сохранил жизнь, не выражал никаких протестов. Замок во Франции производил на него гораздо лучшее впечатление, чем рогожа на мадридском чердаке, так что трон в Мадриде все-таки должен был быть отдан.

А должен ли? В столице еще пребывало три члена испанской королевской семьи: младший сын Карла, тринадцатилетний принц Франциск, а также его дядя и двоюродная бабка. Мюрат, справедливо полагая, что претендентов оказывается слишком много, торопил их побыстрее собираться и присоединиться к своим уже отправленным на пенсию родственникам в Байонне, однако у самих испанцев было иное мнение. Наконец уяснив, что же происходит на самом деле, они совсем не были расположены спокойно наблюдать за тем, как последних членов королевской фамилии увозят за рубеж. Рассерженные горожане снова устремились на улицы, и 2 мая Мюрату пришлось столкнуться с самой настоящей революцией.

Ничто не могло расстроить его больше. Он, конечно, нисколько не страшился городской толпы, даже кровожадной мадридской, находившей особое удовольствие в том, чтобы загонять, как зайца, любого француза-одиночку и разрезать его на кусочки. Великого герцога Бергского и Киевского беспокоило то общественное осуждение, которое он возбудит, подавив мятеж и повесив несколько сотен своих будущих подданных. Правда, на какое-то время верх одержали его инстинкты солдата, и он решил восстанавливать порядок с той же решительностью и быстротой, с какой тринадцать лет назад мчался по улицам Парижа, чтобы захватить пушки и направить их против такой же черни. Большинство его частей стояло вне Мадрида, и Мюрат послал ординарца, чтобы вызвать мамелюков и драгун, пока он сам будет удерживать повстанцев на площади Пуэрта дель Соль.

Кавалерия пробивалась к нему с превеликим трудом. Из каждого окна на каждой улице стреляли снайперы-любители, а все улицы были заполнены пронзительно кричащими мадридцами, норовившими воткнуть нож или кинжал в каждого француза, оказавшегося в пределах досягаемости. Среди тех, кто был убит в этом ужасном рейде в город, был Мустафа — тот самый мамелюк, который был так сильно расстроен под Аустерлицем тем, что ему не удалось доставить императору голову русского князя. Его товарищи поклялись отомстить за него, и такая возможность им скоро представилась. Ворвавшись на площадь, они снесли сотню голов за сто секунд, после чего повстанцы разбежались, оставив на камнях мостовой полторы тысячи убитых. К вечеру революция была подавлена, но зато превратились в явь самые худшие опасения Мюрата. Он стал самым ненавидимым человеком в Мадриде.

Действительно ли сын трактирщика потерял испанскую корону именно в этот день или же Наполеон уже решил передать ее своему брату Жозефу, королю Неаполитанскому? На этот вопрос никто не может ответить и сегодня. Единственно, в чем можно быть уверенным, — так это в том, что Мюрат, этот тщеславный, важничающий павлин, каким, собственно, он и был, стал бы гораздо более эффективным королем Испании, чем вялый, ожиревший Жозеф. Армия мыслила так же и весьма сожалела, что Наполеон сажает на престол своего брата. В яростных битвах, которые еще предстоят Мюрату, этот великолепный стратег и мастер организации кавалерийских атак стоил бы в Испании столько же, сколько тысяча Жозефов Бонапартов.

Мюрат несколько утешился, когда Наполеон предложил ему опустевший трон Жозефа в Неаполе, и, пережив жестокий приступ желудочных колик, вызванный непомерным потреблением испанского вина, разочарованный гасконец поскакал по единственной приличной в Испании дороге, ведущей к Бургосу и границе. Он был одним из немногих маршалов, который никогда уже больше не возвращался в Испанию; в этом отношении он был более удачлив, чем мог себе тогда представить. Пиренейский полуостров стал кладбищем репутаций многих полководцев.

Испанская авантюра была обречена на очень плохое начало, но то, что последовало, причем почти сразу, оказалось еще хуже. В конце мая Испания стряхнула с себя оцепенение, и почти каждая провинция запылала пожарами мятежей. Не имеющие стен города и третьеразрядные крепости мгновенно превращались в мощные цитадели, и французы поняли, что столкнулись с разновидностью войны, которой раньше просто не знали. До сих пор им приходилось сражаться с профессиональными армиями. Теперь же против них выступали люди, отчаянная смелость, национальные особенности и религиозное рвение которых делали их самыми опасными и беспощадными противниками, которых когда-либо встречали войска императора.