Марта

Марта открыла глаза и посмотрела на женщину. Буквально на несколько секунд на лице матери возникла улыбка. На эти же несколько секунд показалось, что это добрая, мудрая женщина, которая нежно любит свою единственную, самую прекрасную на Земле дочь. Гордится ею. На одну, или даже на полсекунды возникла мягкая постель, тусклый тёплый свет ночника, большая книжка с яркими картинками, тихий певучий мамин голос, запах какого-то невероятно вкусного пирога. С вишней, наверное, или с яблоком. Тут же возник писклявый лай симпатичного щенка. Хотя, собаки, может, и не было. Но папа точно был. Где-то за рамкой этой картины. Своим каким-то особенным мужским присутствием он обволакивал эти две секунды несуществующего счастья.

– Глупо как-то. – сиплый голос матери прогнал папу, щенка, книжку и уничтожил запах пирога струйкой дыма от свеже зажжённой сигареты.

– И на “Резиновую Зину” похоже.

– Совсем не похоже. Это про другое.

На мгновенье показалось, что в серых глазках Марты блеснули предвестники слёз. Но девочка сдержалась и ничего больше не сказала. Марта хорошо знала, что в дороге лучше молчать. Но ей было девять. И это было очень трудно.

– А почему папа никогда не фотографировал меня на свою камеру? Ни разу.

– Он фотографировал. Ты просто не помнишь.

– А где эти фотографии?

– Они сгорели во время Великого ленинградского пожара в 90-м году.

– А разве был такой пожар?

– Говорю же, ты совсем ничего не помнишь из своего детства.

Марта задумалась. Её взгляд мгновенно загорелся, но тут же сник, как будто закоротил подступающей грустью. Где-то из глубины протестующей души армией начали наступать слёзы. Предатели, не могли подождать до вечера.

– Я помню запах твоей помады.

Казалось бы, что ребёнок может знать о ностальгии. Откуда он знает, что такое светлая грусть? Да и о чём собственно ему грустить? И тем не менее, её глаза снова озарились мягким сиянием приятных воспоминаний.

– Ты наклонялась, чтобы меня поцеловать перед тем как уйти. Ты думала, что я сплю. Но я не спала. Я ждала, пока ты меня поцелуешь. Когда этого не было, мне снились кошмары. Жуткие.

Лёгкая ухмылка мгновенно сошла с лица матери.

– Не выдумывай. Откуда ты эту ерунду берёшь постоянно? Я губы вообще никогда не красила.

– Малиновая. В блестящей коробочке. Я играла с ней всегда.

На лице матери как будто возник новый оттенок. Брови приподнялись, глаза округлились. Как у плохой актрисы, которой нужно сыграть лёгкое удивление, но ничего, кроме уродливой клоунской гримасы, у неё не выходит.

– Чёрт, как же это приятно – знать, что ты ковырялась в моих вещах.

Марта набрала воздух чтобы что-то возразить, но затем выдохнула, сжала губы и отвернулась. В свои девять она точно знала, было бесполезно объяснять этой женщине, что Марта каждый день брала мамину помаду, аккуратно открывала, легонько, жутко боясь случайно её испортить, вдыхала аромат, закрывала глаза и представляла что мама рядом. Да и не за чем. Марта снова уставилась в окно. Покосившийся дорожный указатель гордо сообщал, что до Гатчины осталось 200 км. Марта знала, что это означает одну заправку, несколько остановок, чтобы покурить и, возможно, одну, чтобы поесть. Но это как повезёт. Занудливо заколотил поворотник. Из-за угла показались железки и шланги бензоколонки.

В магазине при заправочной станции была большая очередь. Унылая девушка за прилавком в нелепой кепке оглядела людей, выстроившихся практически до входных дверей и обречённо вздохнула. В этот момент мать легонько и небрежно пихнула Марту в плечо тыльной стороной ладони, едва заметно ухмыльнувшись.

– Давай…

Марта словно по щелку пальца разразилась истерикой, из глаз брызнули слёзы. Она начала топать ногами и кричать что-то невнятное, что она устала, хочет есть, или может быть, в туалет. Потом что-то про игрушку, которую они забыли и должны срочно вернуться. Один за одним люди начали оборачиваться и шептаться. В конце концов кому-то пришло в голову предложить пропустить их без очереди. Даже не сказав спасибо, мать подошла к кассе. Марта перестала кричать, но по её лицу всё ещё текли слёзы. Она мельком глянула на девушку в кепке и стыдливо опустила глаза.

– Девяносто второй до полного. И Пэлл-Мэлл синий.

Женщина расплатилась и всё так же небрежно подпихнула Марту в сторонку.

– Стой здесь, никуда не отходи. Я в туалет.

Марта молча кивнула, а затем, не поднимая глаз, тихонько заговорила.

– А мы купим что-нибудь поесть?

Мать, которая в этот момент уже направлялась к туалету, остановилась и обернулась. Она посмотрела на Марту очень серьёзно. Уголки её губ опустились ещё больше обычного, а сами губы поджались. Это говорило о том уровне возмущения, когда мать не могла по каким-то причинам кричать, а до истеричного смеха было ещё пару ступеней.

– Чёрт, Марта. Ты ела недавно.