Мартон и его друзья

Сколько раз, благоговея, стояли они у пристани и читали по буквам выложенные из пластинок на трубе: «МФТР» и «ДГРТ»[47]. Стройный «Король Матяш» или «Вышеград» гудели — слышалось, как в груди их под трепещущим дощатым полом стучит машина. И «Вышеград» и «Король Матяш» уплывали без них. Дым из трубы тянулся за пароходом, будто не хотел с ним расставаться, когда же разлука становилась неизбежной, предпочитал погибнуть — рассеивался и исчезал в воздухе.

Отсюда, от горы Янош, Пешт был дальше, чем от цитадели. И Дунай казался узенькой лентой, и мосты были меньше и здания Парламента и Вигадо, крохотными стали и дома Палатинов. И уж не различить Восточного вокзала — можно только догадаться, что к нему-то и бежит проспект Ракоци. А Городской парк и вовсе превратился в садик.

Но зато отсюда, с горы Янош, было видно гораздо больше, чем с горы Геллерт. Перед ними справа раскинулся Келенфельд, слева дымили заводы на проспекте Ваци, виднелся Уйпешт. А там; «Глянь-ка, Чепель…» — «Нет, не Чепель…» — «А это Эржебетфалва». — «Скажешь тоже — Эржебетфалва!» — «Да, Эржебетфалва. Я там бывал». — «А если бывал, так уже и ошибиться не можешь!» — и так далее.

— Чудесно! — воскликнул Мартон. И снова так радостно указал на открывавшуюся перед ними панораму, словно все это он создал сам и только ради того, чтобы показать своим друзьям.

4

План «бесплатного отдыха» зародился у Мартона неспроста. Мартон чувствовал угрызения совести и был благодарен Фифке за то, что он нашел ему ученицу, хотя и сам мог бы взяться репетировать ее. (Мартону и в голову не приходило, что его другу вовсе не хотелось возиться с учениками.) И вот теперь Мартон будет получать двадцать крон в месяц — столько ему еще никогда не платили. А двадцать крон — большое подспорье для семьи. «Еще бы двух учеников, и пусть даже меньше платят, — все равно я принесу домой пятьдесят крон в месяц. Здорово!» Он был благодарен Фифке и за то, что познакомился с Илонкой, которую охотно обучал бы и даром, лишь бы видеться с ней. Наконец, он был благодарен ему еще и за то, что г-жа Мадьяр будет учить его играть на рояле. А каждый день, кроме воскресений, — кофе с двумя булками или пирожным…

Что ж ему-то, Фифке, подарить? Мартон ломал голову. Денег у него нет, вещей, которые мог бы подарить, тоже. Два месяца назад он отдыхал в Сентмартоне, вот ему и пришло в голову, что хорошо бы Фифку Пса взять с собой отдыхать. Ведь Фифка еще никогда не уезжал за город, он и знать не знает, что такое деревня, лес, поле, как пенится парное молоко, как тускло блестят виноградины на лозах, как пахнет кукуруза, поджаренная на костре, «Но в Сентмартон я не могу его взять с собой. Что скажет тетушка Терез, если привезу к ней еще одного нахлебника, к тому же и не родственника, а просто Фифку Пса? Наняться, что ли, на месяц юнгами на пароход? Но ведь и мне велели приходить только к весне, потому что скоро кончится навигация… Да и возьмут ли весной, это тоже еще бабушка надвое сказала… А если на экскурсию пойти? Погода пока стоит хорошая… Денька на два… на неделю… на две недели… на месяц…»

Так и зародился знаменитый план. Сперва Мартон хотел взять с собой только Фифку. Потом вспомнил и про Тибора Фечке. Тибор тоже никогда не отдыхал еще на лоне природы, а он ведь бледный и худой. Как же можно его оставить? К тому же Тибор любит его больше всех и уж никак не виноват в том, что у «его нет таких знакомых, которым надо было бы уроки давать. «Захвачу с собой и Тибора!» И он направился к Гезе Мартонфи. А когда излагал свой план, в пылу разговора назвал в числе «бесплатно отдыхающих» не только Тибора Фечке, но и Петера Чики и Лайоша Балога. «Вот когда узнают ребята, как прекрасна природа! Знаешь, Геза, хоть погожий день, хоть ненастье — природа всегда прекрасна и все прекрасно в этом мире!»

После долгих размышлений Фифка Пес одобрил план. Тогда Мартон в целях «основательной и детальной разработки» плана и для того, чтобы установить день «отбытия», собрал ребят на «совещание» в квартиру Лайоша Балога, которая состояла из двух комнат и поэтому была наиболее удобна.