Мартон и его друзья

— Чума заешь все эти школы с учителями вместе!.. — проговорил он с отчаянием. — Хорошенькие у меня виды на будущее… Эти щенки уже и сейчас разговаривают так, что порядочный человек, пусть он о двух головах и восьми ушах, все равно ни черта не поймет! Да вы что, отца своего за идиота считаете? — заорал он. — Что?.. Среда, температура? Лягушка? Питательность? Композитор? Бесплатный отдых? — Он засмеялся, широко осклабившись. — В интересах потребителей?.. Еще чего выдумаете!

— Папа, — Мартон, побледнев, уставился на отцовский кулак, — ведь это же денег не стоит…

Г-н Фицек оттолкнул сына.

— Ступай, уходи! До сих пор я насквозь тебя видел, а теперь уже и понятия не имею, какой тебя точит червяк!.. Ступай отдыхай бесплатно хоть век вековечный. По крайности дома одним ртом меньше будет… Мука целее будет! Можешь и этих увести, — и он указал на младших сыновей, — пусть тоже бесплатно отдыхают. На кладбище!.. А коли там понравится, напиши! И я пойду за вами из этого взбесившегося мира! — сказал он, чуть не плача. — Вот тебе! Кило питательности возьми в дорогу! — Он схватил буханку и швырнул в сына.

Хлеб упал на пол. Мартон нагнулся, поднял его, сдул с него пыль и поцеловал. С малых лет учили его простой истине трудового человека, что хлеб достается тяжелым трудом, что без хлеба не проживешь, что хлеб надо почитать, иначе он уйдет.

Г-н Фицек и сам опешил оттого, что бросил хлеб на пол. Ведь и он не раз молил бога: «Господи, коли ты мне зубы дал, дай к ним и хлеба в придачу!» И, притихнув, он спросил сына, который, побледнев, прижимал к себе обесчещенный хлеб:

— На сколько времени собираешься?

— На две недели, — сказал Мартон.

— Раньше вернешься!

— Нет! Что вы! Вот посмотрите! У нас же точный план…

— Точный план? — спросил г-н Фицек таким тоненьким голосом, будто верхние тона выводил на флейте. — Точный план? — И он бросил взгляд на сына, которого «уже не видел насквозь». Внезапно усталость и отчаяние охватили его. Он махнул рукой. — Зимой хоть клещами тяни траву, все равно не вырастет! — сказал он, вздохнув, и вспомнил про улицу Луизы, про то, что все стало шатким, что первого ноября надо переезжать и садиться опять за верстак и шить башмаки солдатам; да тут еще и освобождение от армии, в которое он и сам не больно верит, хоть и убеждает жену.

Голова его была занята уже не сыном — ведь у него и без того «хлопот полон рот» и «довольно с него этих глупостей», пусть Мартон делает что хочет, занятия и вправду пока не начнутся, а денег мальчишка не просит. И лишь ради того, чтобы закончить спор, он коротко высказал свое мнение:

— Что ж, идите паситесь!

Ребята — благо можно было наконец — рассмеялись.

— Вы бы лучше плакали, чем смеялись, — горестно заметил отец.

…Мартон вышел на кухню, чтобы попросить нож и, если можно, стакан, а нельзя — «так и жестяная кружка сойдет». Мать, сложив руки на животе, смотрела на сына. Она колебалась, терзалась, пока, наконец, не решилась заговорить с ним.

— Скажи, сынок… А что вы есть-то будете? — Она приблизила губы к уху сына и зашептала совсем тихонько, чтоб не слышно было в комнате, будто и этим желая сказать: «И я тебя кой о чем хочу спросить, но не то, что отец, он дурит!» — А спать где будете?.. Октябрь ведь на дворе… ночи уже холодные, сынок…

— Все будет в порядке, — тихо ответил Мартон и взглянул на мать благодарными сияющими глазами. Но, увидев, что она смотрит на него по-прежнему озабоченно, вдруг обнял ее. Мать зарделась, как молоденькая девушка. Отвернула голову. Мальчик тоже смутился. Поцеловал мать в седеющий висок. Для этого ему пришлось наклониться, потому что он был уже выше своей матери.

2

Сперва миновали доходные казармы окраины, потом дворцы главных улиц, затем перешли мост. Дунай остался позади, показались виллы с большими садами, обнесенные высокими чугунными оградами. Утро было ясное, утомленный ветерок едва веял, но в воздухе чуялось уже наступление осени. И на широкой улице и в садах — всюду царила тишина. Тут даже собаки были воспитанные и зря не лаяли. Их приучили, видно, что лаять и нападать нужно только тогда, когда в сад осмелится забраться кто-нибудь чужой: тогда уже всю воспитанность побоку, бросайся на него, даже если он стрекача задаст с испугу, вонзай зубы в трепещущие мускулы.

Иногда за вековыми деревьями и построек было не видно. В садах этих — а их не грех было бы и парками назвать — редко кого можно было увидеть, разве что садовника, поливающего цветы из длинного резинового шланга. Слышно было, как шипит вода. Поначалу, пока весь воздух не вышел из резиновой змеи, вода выскакивала с пыхтеньем, потом вытекала с удовольствием, тихо жужжа и переливаясь всеми цветами радуги, если лучи солнца проходили сквозь ее распыленные капли. А в иных садах цветы поливали из леек, и тогда из мелких дырочек роса падала широким кругом на сонно покачивающие головками осенние цветы.

За высокими чугунными оградами жило очень немного людей, а уж кто здесь жил, ребята и понятия не имели.