Мартон и его друзья

— Он член Будапештского совета доверенных, — ответил Доминич, угрюмо уставившись в пространство. — Будь он простым пекарем, я показал бы ему такую тишину, что он в одной рубахе и портах взлетел бы на Будайские горы.

Доминич стиснул зубы и продолжал свою речь шепотом:

— А может, и разносчик пирожных неквалифицированный рабочий? И мусорщик тоже? Они оба квалифицированные рабочие! Пусть лучше правительство отменит свой указ, иначе мы не ручаемся за себя, — шептал Доминич. — И Деже Бода[13] либо пусть выдает свидетельства о местожительстве, либо извольте отменить указ о необходимости годичного проживания на одном месте. Ошибается Пишта Тиса, — упомянув опять Тису, он снова сделал паузу, — ошибается Пишта Тиса, если думает, что нас, членов профсоюза, можно вытолкать просто так, за здорово живешь! — Доминич уже шипел, как гусак. — Ради этого, коли понадобится, мы даже на небольшую революцию согласны пойти! Вспомните двадцать третье мая, — прохрипел он тихо, — кровавый четверг, когда пролетариат Будапешта на баррикадах…

Он замолк внезапно и, снизив голос, сказал с отчаяньем:

— Чтоб его молнией сразило! Шепотом угрожать… Тут ни силы, ни…

От сдерживаемого напряжения в параллельных складках лба Доминича собрались капельки пота и затрепетали, как вода в колеях после дождя. Щелкнув резиновыми подтяжками, Доминич подтянул их на плечи и, словно ученик, которого усаживают на место, прежде чем он отбарабанил весь выученный урок (а потраченного времени жаль), затрещал и пошел, пошел — со скоростью курьерского поезда.

— Пора прекратить на экзаменах по венгерскому языку задавать такие вопросы, на которые сам епископ не ответит… Товарищи, споемте же рабочую «Марсельезу» и подготовимся к выборам депутатов! Составление избирательных списков может спасти нас от вступления в войну. Да здравствует спаситель мира!.. Ну, а остальное знаешь сама! Чтоб этого пекаря еще раз молнией сразило! Он тоже завидует моей славе, совсем как Пюнкешти… Все они сволочи!

Доминич кипятился: еще бы, ведь помешали его генеральной репетиции. Он оглядел комнату, Шаролту, авось найдется, к чему придраться! Но, увы, все было в порядке.

— Ты прочла вчерашнюю передовицу в «Непсаве»?

Шаролта кивнула, да так, что не поймешь — то ли да, то ли нет. Но Доминича провести было трудно.

— Жена профсоюзного секретаря, — он сокрушенно покачал головой и взял в руку расческу, — жена профсоюзного секретаря — и не читаешь центрального органа партии. Особенно теперь, когда происходят такие чрезвычайные события.

— Пиштука, — оправдывалась Шаролта, — да я и не читая знаю. Народ боится войны… Вчера после обеда в молочной…

— Какой войны? Какая молочная? — напустился Доминич на жену. Наконец-то нашлось, на чем излить свой гнев. — Ты тоже все путаешь… — И он с такой силой хватил гребенкой по волосам, будто решил сам себя скальпировать. — Грустно, очень грустно, — он закрыл глаза, — быть политиком человеку, жена у которого…

— Пиштука!..

— Пиштука!.. Пиштука!.. Заладила, как сорока! По сто пятьдесят раз на день повторяешь!.. Пойми, что… — И так как Доминичу показалось, что он взорвется, если по-прежнему будет говорить шепотом, он пошел с гребешком в волосах в другую комнату и заорал оттуда: — Пойми, мы вынудили Иштвана Тису дать нам избирательное право. И если его дадут хотя бы только тем, кому исполнилось тридцать лет, и при условии, что это квалифицированный рабочий, и больше года проживающий на одном месте, и три года работающий без перерыва, и читающий и пишущий по-венгерски, и сдавший экзамены, и… и… и сколько бы этих «и» ни было, — завопил Доминич, — все равно избирательное право — грандиозное достижение! Так кому же охота в такое время говорить о войне?

В домашнем концерте Доминичей Шаролта решалась теперь петь только одну-единственную арию: «Пиштука!»

Доминич чуточку успокоился. Вернулся в большую комнату, Нацепил на уши крылья наусников и завязал их на затылке. Под нажимом тонкой сетки наусников верхняя губа у него вдавилась, а нос, и без того дородный, еще больше выдался вперед; нижняя губа, как у стариков во время еды, оттопырилась, обрюзгла, стала будто резиновой. И все шипящие буквы у него еще пуще зашипели, даже «дь» и «ть» начали свистеть.

— Во-первых, войны не будет! Мы, организованные рабочие, не допустим ее! Это наше дело! И никого мы не обязаны в него посвящать! А если, уважаемые товарищи, война все-таки разразится — закрой окно! — то она и закончится за два месяца. Венгерский солдат в штаны не наложит. А армия кайзера Вильгельма тоже не…

Доминич остановился внезапно, и лицо его под наусниками просияло.

— Есть! — крикнул Доминич. — То, что ценно, дружок, никогда не пропадет! Армия кайзера Вильгельма тоже не собачья мура! А-а! — торжествующе глянул он на жену. — Теперь-то «собачья мура» пришлась к месту?

— Очень даже к месту.