Мартон и его друзья

— Я думаю! Германия помогает нам что надо! А знаете ли вы, как сильна Германия? Как могучи немецкие профсоюзы? Пять миллионов членов! Сто двадцать социал-демократических представителей в парламенте! Разразится война или нет, но два месяца спустя мы будем выбирать!

Удивительно хорошо стало у него на душе. Он повязал красный галстук, надел крахмальный воротничок, осторожно снял наусники и маленькой специальной щеточкой взъерошил, а потом пригладил крылья усов.

— Превосходные наусники, — сказал он, любуясь собой в зеркале, — усы торчат, словно по приказу. Немецкое изделие. Почему не можем и мы изготавливать такого же великолепного качества наусники? Потому что мы отстали от просвещенного Запада. Да, да, уважаемые товарищи! Отстали! Отстали! Ничего не попишешь!.. Угадай. Шаролта, кто носит такие же усы? — Он подошел к жене. — Подумай!.. А ну, девочка, наберись ума… Не знаешь? Так вот — император Вильгельм! Ха!

Шаролта радостно засмеялась. Прежнее обращение «девочка» муж отставил сразу же после двухнедельного употребления и с тех пор вспоминал его только в исключительно добром расположении духа.

— Пусть мир перевернется, — торжественно заявил Доминич, — пускай его ливнем затопит, чума его заест, пускай лопнет и треснет пополам, а все же я буду де-пу-та-том! Поняла?

— Поняла… — прошептала Шаролта и глянула на своего долговязого супруга таким взором, каким смотрела, должно быть, Мария Магдалина на возносящегося в небо Христа. — Но как же ты справишься со всем этим, Пиштука: профсоюзы, страхкасса, потребительский кооператив, общество «Друг детей», рабочий хор?.. Если тебя изберут депутатом, я думаю, ты мог бы отказаться хоть от участия в рабочем хоре. Там ведь только почет один, а денег все равно не платят.

— Ты права… хотя рабочий хор мне жалко покидать… как-никак… искусство…

— Искусство, — повторила Шаролта, любуясь мужем. — Пиштука, — спросила она, сложив руки, — что ты купишь мне на свою первую?..

Доминич так раздраженно, почти грубо, оттолкнул от себя жену, что уронил свои любимые красные запонки. Он попытался было схватить их в воздухе, но не успел. Тогда будущий депутат социал-демократической партии бросил только: «Ну!» — и жена тут же, опустившись на четвереньки, начала разыскивать укатившиеся запонки. Доминич даже глядеть не стал. Это не его дело! Жена с трудом поднялась и, потупившись, протянула запонки.

— Пожалуйста, Пиштука!

Доминич выхватил их из рук жены.

— Бери пример с Игнаца Селеши… Он сколотил себе состояние и вложил его в кафе… Пусть хоть тайным компаньоном, но вошел, однако, в дело. Ведь никто не скажет ему: «Стань в витрине и ори во всю глотку: «Товарищи! Я владелец кафе!» Рабочие этого все равно не поймут, у них для этого еще развития не хватает.

Он внезапно замолк, сердито вдел запонки в манжеты, потом вдруг заговорил отрывисто и зло:

— Вперед загадываем, еще сглазим свое счастье!

Несколько мгновений стояла мрачная, полная смятения тишина. Доминич и его жена трижды постучали по столу снизу вверх средним пальцем. Говорят, это средство очень помогает от сглазу, если только его вовремя применять. В наступившей тишине слышно было только, как хлопает крыльями канарейка, перелетая с жердочки на жердочку, да кот ударяет хвостом об пол.

— Ты думаешь, простое дело быть депутатом? — спросил Доминич жену. — В обществе, в котором мы живем, постоянно приходится бояться, что твой корабль даст течь. Эти Пюнкешти, Новаки… и другие негодяи! Но черт бы их побрал, — крикнул он, колотя себя в грудь, — мой корабль им не потопить!

Он надел легкий люстриновый пиджак и повернулся к зеркалу, чтобы последний раз пригладить волосы. Из зеркала на него глянул Доминич. А он, соблюдая теперь все предосторожности, только про себя сказал своему изображению: «Здравствуйте, ваше превосходительство». И минуту они в упор смотрели друг на друга.

— Шаролта, посмотри-ка на электрические часы, там, на углу, узнай, который час, — попросил он подобревшим голосом.

Жена перегнулась через подоконник. Глаза Доминича сузились, как у кота, и, прежде чем Шаролта успела разогнуться и ответить ему, он рванул ее к себе. Бедный песик единым махом был сброшен с дивана.

Доминич вскочил и вскрикнул:

— Да я же опоздаю! Хоть бы ты была поумней!

Он привел себя в порядок: «Всему свое время!», и дверь с грохотом захлопнулась за ним.