Мартон и его друзья

— «Прогресс»! «Прогресс»! — подхватил Вайда. — Недурно, недурно! Только хотел бы я знать, — накинулся он на Селеши, — обеспечат ли одни клиенты социал-демократы оборот кафе?

У Селеши отвисла нижняя губа, он завращал выпученными глазами.

— Н-нет.

Но теперь уж и Селеши не хотел сдаваться. Самолюбие и еще больше упомянутые женой пятнадцать-двадцать процентов разбередили его заплывшие жиром мозги. Он сам, а затем и пришедшая на помощь жена предлагали одно название за другим. Названия эти взлетали сперва, точно грачи, и взлетали все с поля литературы и искусства. Вайда ничего не предлагал, он только ловил предложенные названия, как коршун, хватал их за шею и казнил своими контрдоводами.

Селеши предлагал: «Петефи». Жена — «Янош Арань». Селеши — «Ференц Лист». Жена — «Мункачи». Селеши — «Луиза Блаха». Жена — «Шари Федак». Потом дошла очередь до истории. Селеши предлагал: «Лайош Кошут». Жена — «Ференц Деак». Селеши — «Святой Иштван», «Ракоци», «Кинижи». Жена — «Вербеци», «Петер Пазмань», «Гергей». Потом предложения снова посыпались, как из энциклопедического словаря. Селеши говорил: «XX век», «Наука», «Общество». Жена — «Семейная жизнь», «Благоденствие», «Счастье». Селеши — «Преферанс». Жена — «Покер». Селеши — «Домино». Жена — «Бильярд»…

Вайда стоял перед ними, расставив ноги, и опускал секиру на каждое слово.

— Уже есть!.. Никому не интересно!.. Плохо! Никакого впечатления!.. Никуда не годится!.. Да что вы!.. В кафе с таким названием порядочный, состоятельный человек и ногой не ступит. Испугаются!.. Скверно!.. Сухо!.. Приторно… — И так далее.

Супруги Селеши выдохлись. Бесцветное лицо жены снова пошло красными пятнами, и тогда Вайда подбросил, словно сверкающую монету в двадцать крон, название «Сорренто». Он внес свое предложение так ловко, что уже минуту спустя супруги не могли установить, кому принадлежит эта великолепная идея, но оба не сомневались в том, что «Сорренто» чудесное название. Вайда развил мысль о том, что с начала века все более или менее состоятельные жители Будапешта стремились попасть на итальянский курорт Сорренто: летом отдыхать и купаться и в любое время года совершать свадебные путешествия. «Я был в Сорренто», — в зажиточных кругах Будапешта эти слова придавали человеку известный авторитет, обеспечивали общественный и прочий кредит. От свадебных путешествий и от отдыха в Сорренто не отказывались и лидеры социал-демократов, они и сами стремились подняться на эту высоту, если можно, конечно, именовать высотой прибрежный городок Сорренто.

…Светало. В раскрытые окна видно было, как сереет, а потом алеет небо над домами. Вайда попрощался и, вполне удовлетворенный, отправился домой.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой г-н Фицек чуть не учиняет у себя дома Сараево, но Пиште не улыбается быть Францем Фердинандом, и он ведет братьев в парк

1

Перед тем как идти в цирк наниматься воздушным гимнастом, Пишта так волновался, что всю ночь плохо спал. Просыпался каждые полчаса, глядел в окно — не светает ли? «Ох, как долго тянется ночь!» — вздыхал мальчуган. И только перед самой зарей, хотя он решил ее непременно дождаться и не смыкать больше глаз, погрузился Пишта в сладостный сон. Проснулся поздним утром, когда луч солнца, подобравшись по одеялу, упал ему на лицо. Мальчик испуганно вскочил с кровати.

— Мама, — крикнул он, — который час?

Мать и без часов всегда знала время. Ей помогала, видно, многолетняя привычка: она ведь каждый день просыпалась и вставала в один и тот же час, готовила завтрак, убиралась, шла за покупками и принималась стряпать обед. Кроме того, менявшийся с каждым часом уличный шум, хоть она и не прислушивалась к нему, тоже подсказывал время. Прохожие шли то косяком, то поодиночке, а иногда улица затихала совсем. Летом мать видела, как на другой стороне улицы, на крыше дома, загорался вдруг солнечный луч, опускался по верхним этажам, ложился на мостовую, забирался к ним на подоконник, падал на пол и полз вверх по шкафу… Дальше она судила о времени по тому, когда приходил почтальон, появлялись первые нищие, играла шарманка, прибегали сыновья из школы, начиналась перебранка у соседей, пиликала скрипка на втором этаже, по тому, как она утомлялась, как ее одолевал сон, как хлопала внизу парадная дверь, дребезжал колокольчик, подзывая дворника… Словом, и это и, должно быть, еще многое другое помогало ей угадывать время, хотя, когда она отвечала, ничего подобного ей не приходило в голову. Она на миг возводила глаза к потолку, потом говорила без всяких раздумий: «Половина девятого!» Все знали в семье, что мать ошибается не больше чем на пять минут. «Живой будильник! — удовлетворенно восклицал г-н Фицек. — Мне, почтеннейший, часы не нужны — жена моя точнее, к тому же ее и заводить не надо!»

— Половина девятого? — переспросил Пишта, успокоившись. — Тогда ладно… Я думал, что уже…